тропинке к панели и жмусь к полуобвалившейся стене.
Через минуту все станет ясно. Если пройдут мимо этих развалин, как ходят все, то я ошибся. Если нет...
Но шаги спешат! И останавливаются, как почуявшая след собака.
Ветерок наносит неясный говор, и я слышу, как люди начинают взбираться вверх, по кирпичной осыпи. Поднимаются и... за мной!
Я выскальзываю из-за стенки и бегу, прижимаясь к домам. А потом открыто, что было сил, бросаюсь вперед, к гирлянде мостовых фонарей...
Когда, задыхаясь, я схватываюсь за перила, то те, двое, уже мчатся серединой улицы.
Но я обогнал их далеко. Рядом чернеет пещера знакомых ворот. И судьба раскрывает мне двери настежь!..
Я пробираюсь в тени к подъезду и вхожу в темноту. Ощупью, рискуя выколоть глаз или разронять свои чудом сохранившиеся еще покупки, я нахожу заветную дверь.
Приседая на корточки, осторожно жму на нижнюю правую филенку. Она не поддается. А сердце мое колотится снизу, будто из-под пола...
Я жму сильнее, филенка сразу глухо ахает, там, внутри.
Помню запах книг и тлена, охвативший меня. Помню, как, уже забравшись, я боялся зажечь спичку...
Потом я сидел в полусне, прислушиваясь к звукам со двора через дрему уставших чувств.
Слышал, как с шумом вошли в подъезд, на дверную площадку. По двери моей разбежались светлые трещинки — рядом зажгли спички. Слышал, как устало дышали люди. Всего лишь одна тонкая дощечка отделяла нас!
— Ни черта! Надо наверх! — сказал кто-то из них.
Затопали по лестнице, перекликаясь. Мучительно тянулось время... А слышанный голос был мне очень знаком. Не мог лишь заставить себя припомнить, чей он. Да и некогда было, они уже спускались вниз и снова подошли к моей двери. Она дрогнула и тряхнулась... И, бесспорно, голос Максакова предостерег:
— Тише вы, печати сломаете!
Я едва не вскочил.
Другой ответил с досадой и грубо:
— Коли бегать не можешь, нечего и соваться! Знаешь приказ — сегодня поймать!
— Да я же стараюсь, товарищи, все время с вами хожу, — голос Максакова был робким и заискивал. — Его перед выездом нужно было схватить... Не успели! А здесь, в Ленинграде, я на него наскочил... Запомните: это моя заслуга!
— Ладно трепаться-то... Говорил тебе, дальше пробег! Идем...
Они ушли, хлопнув дверью. Я удовлетворенно вздохнул, — теперь я знаю все!
Горячий камин и логово на газетах. Тени и свет пятнают бесшумными пальцами стены... На углях варится в кружке чай из темной, снеговой воды.
Я по-животному счастлив. Ем с огромным аппетитом. Горячий чай чудесно помогает огню камина!.. Главное же, никуда мне не надо бежать. Здесь я вполне гарантирован от всяких бед до утра, до завтра.
От этого все заботы мои точно сложили крылья и, как летучие мыши, повисли вокруг камелька, все на глазах и наперечет.
Выбираю самую близкую и начинаю ее ворошить:
— Завтра, в обед, уходит мой поезд — как поступить? Всего полчаса, как я слышал приказ — сегодня поймать! Зачем же мне ехать? В этом ли городе, в том ли, меня одинаково ожидает одна и та же участь. Личное мое благополучие неразрывно спаяно с общим нашим делом. В этом и трудность, в этом и утешение...
Никуда я не поеду отсюда! Я просто продам билет, тем более, что денег у меня почти не остается.
Вторая забота: как разорвать кольцо нелепой блокады? Но утро вечера мудренее! Есть еще неиспользованные возможности. Я не ставил этот вопрос перед доктором. Отзывчивый и милый, он, вероятно, мне чем-нибудь поможет...
Еще у меня есть друг — Ирина. Но мне не хочется вовлекать ее в явную опасность. Самое худшее — это то, что мне не удастся завтра попасть сюда. Здесь, конечно, будет засада...
Я смотрю в темноту безлюдных комнат. А что если попробовать ночью продолжить мои поиски?.. Нет, я слишком устал.
Уже догорают поленья, разламываются в нежном звоне, мерцают жарко, синеют сном. Вспоминаются пихты, подпирающие головами ночное небо, и костер, полыхающий в тайге. Прииск мой, прииск! Там, на производстве, я был человеком. Но... я останусь таким и здесь, что бы со мной ни случилось!
Камин загудел, точно сверху приложились к трубе мутные, толстые губы неба и хотели насквозь весь дом пропеть невнятным зовом... Под музыку эту я думал, накрывшись полушубком. В преддверии сна завтрашние задачи теряли свой вес и трудность, все начинало казаться легким и доступным.
Засыпал я, внушая себе: не проспать. Было бы чудовищно глупо, если бы назавтра меня извлекли отсюда, как суслика из норы.
Рано поутру мороз и жжет и сушит. В это раннее время улицы совсем пусты, будто ночь забрала с собой всю людскую толпу, улетела и канула вместе с нею.
Становилось светло, и бледными ландышами догорали шары фонарей. На Васильевском острове попадались группы рабочих. Они шли в промасленных куртках, жесткие, четкие — гвардия утра.
Пробило шесть, и на разные голоса из-за крыш закричали гудки заводов. То басистые, толстые, как столбы, то, как спицы, тонкие и пронзительные.
В этот час моя квартирная хозяйка уже бывала обыкновенно на ногах и, по-деревенски рано, затапливала печку. На это я и рассчитывал, решив зайти предварительно к ней и пробыть у нее до тех пор, когда можно будет направиться к доктору.
От вчерашних денег у меня осталось — рубль десять, копеек. С этой горсточкой серебра я иду на приступ хозяйкиного сердца.
Дверь. Распахиваю без видимого смущения.
— Вот вам, мамаша, рубль! — приветствую я ахнувшую от неожиданности старуху. — Сегодня я опять ваш жилец!
— А... документ? — спохватывается она.
— К обеду будет готов. Вчера весь день писали!
Старуха растерянно ежилась. Она смотрела то на меня, то на рубль. Корыстолюбие, однако, перетянуло.
— Где же ты ночь-то, батюшка, шлюндрал?
— У хороших, мамаша, знакомых ночевал. На постели! Но сейчас мороз, не приведи бог! И я не ручаюсь, целы ли мои уши...
— А ты на-ко, суконкой потри, — совсем сдается она, — а я самоварчик налажу...
Большего я не мог и желать!
Но все-таки доверяться старухе особенно не годилось. Мало ли что могло взбрести в ее заполошную голову? По вопросу обо мне она, например, могла обратиться к консультации дворника...
Аллах с ней, впрочем! До девяти-то часов посижу в тепле и спокойно. Только очень хочется спать, потому что в библиотеке был и не сон и не бодрствование.
Там я дремал, словно привязанный к железному стержню, а стержень этот был мыслью об утре.
Я очень удачно выбрался из библиотеки. Правда, долго не мог закрепить за собой выпадавшую из двери доску.
В этих воспоминаниях я и заснул. И спал, пока меня не разбудила хозяйка с самоваром.
— Вон у каких знакомых ты ночевал! — посмеивалась старуха. — У знакомой, должно быть!
Но мне не до шуток. Состояние такое, что дальше один я оставаться не могу. Я нуждаюсь в совете, спокойном и мужественном.
