понятный скелет устройства, тогда настроение переломилось резко и целиком.
Все, даже косвенно участвовавшие в постройке, удовлетворенно почувствовали, себя пайщиками интересного и обещающего дела. Все восемнадцать старателей Бурлинского прииска, как доподлинные хозяева созданной ими установки, теперь дорожили гидравликой и любовно надеялись на нее.
К Толмачову относились по-прежнему, как свой к своему, только значительность человека оттеняли особым вниманием даже к самым простым его советам.
И все же, несмотря на почти всеобщее признание, Терентий Иванович не был вполне доволен.
Затея на Каменушке крепко и глубоко поссорила его со старым приятелем Корнеем Липатовым.
Вместе они открывали россыпь на Каменушке, вместе заложили в косогоре долины по орте[14]. Всю прошлую зиму хорошо их кормила гора. Россыпь попалась богатая, золото появлялось гнездами и сразу, с лихвой, оправдывало работу.
Оба старались поодиночке. Терентий Иванович держался своей громадной силой — за троих переворачивал породу. Липатов брал тонким знанием дела. Дед его был бергал, умерший на казенном промысле. Отец сложил свою голову в рухнувшем забое алтайской золотопромышленной компании. Корней с материнским молоком впитал всю мудрость копаческого дела.
Как-то в июньский вечер оба вылезли из своих нор, согревались на солнышке от подземного холода.
Корней пил чай. Размачивал сухари в деревянной чашке. Узловатою горстью бросал их в рот, спрятанный в клокастых дебрях усов и бороды. Упрямое жующее лицо его приняло цвет красноватой глины, с которой возился он всю жизнь. На нем заплатками белели шрамы, память о разных случайностях в его беспокойном деле.
Услышав Терентия Ивановича, он поднял на него холодные, недоверчивые глаза. Ел, не меняя позы. Точно пережевывал слова собеседника.
А Терентий Иванович говорил, зажженный мыслью:
— Так как же, Липатов? Я все обдумал, выходит славно! Чем здесь вручную рыться, давай гидравлику поставим!
— Хорошо, что говорить, — согласился Липатов, выплеснув из чашки, и посмотрел на солнце, — однако, пойти, еще до ужина покопать!
— Так я артель сколачивать буду! — крикнул вслед ему Терентий Иванович. — На собрании потолкуем...
Липатов не ответил и, наклонившись, скрылся в орте.
Поздно к вечеру Толмачов собрал инструмент. Низкие своды капали водою. К земляной стене липло тусклое пламя свечки, освещая косые пласты песков. Остро пахло погребом и сырой глиной.
В орту вошел Липатов. Обычно он уходил домой один, не дожидаясь соседа. И сразу начал медлительными словами:
— Насчет артели ты говорил. Ладно ли будет, парень?
— А почему?
— Так нас-то отсюда сгонит гидравлика?
— А мы сами будем работать в артели, дядя Корней.
— Сами! — раздражился Липатов. — Весь прииск пойдет. Все восемнадцать гавриков!
— Так каждый за весну золота больше возьмет, чем мы с тобой за полгода!
— Чего дурака валяешь, Терентий! — закипел Корней. — Не в начальство ли метишь? — И, спеша потушить обиду, пояснил: — От гидравлики этот увал в одно лето слетит. Так ведь? А при нашей работе вдвоем он верных два года прослужит. При чем тут весь прииск? И какой ты есть благодетель для всех? Мы с тобой Каменушку нашли, мы и пользоваться ей будем!
Так и вышла первая крутая запинка. До этих пор работали дружно, а теперь заговорили как чужие...
Терентий Иванович любил машину и много имел с нею дела. Работая на Бурлинском прииске, он скучал, погрязал и тупел в примитиве старинных, дедовских навыков, давно лично им пережитых и брошенных.
Из другого, крупного и лучше организованного района, года два перед этим, бежал он сюда от преследования интервентов. И, с несложным своим багажом, перенес тоску по электричеству, рудным фабрикам, пневматическому бурению и другим чудесным механизмам и устройствам.
Услышав, что здесь когда-то, при старых хозяевах, применяли гидравлическую установку, он воспринял это как подлинное оскорбление для своего самолюбия квалифицированного рабочего и приискателя.
— Почему же им было можно, а нам нельзя? — негодующе агитировал он повсюду.
Теперь, когда кончилось колчаковское царство, рванулась душа на свободу! Не было удержу за сорок лет накопившимся силам. Хотелось большого и смелого дела, чтобы всех затащить в его бурный поток и первому ринуться с головою!
Потому-то, когда удалось отыскать Каменушку и выяснить, что вся обстановка на ней отлично подходит к устройству гидравлики, он сразу же «взял быка за рога» и взбаламутил весь прииск.
До самых глубин простой души своей убежден был в пользе и выгодности механического устройства. И никакими сомнениями и опасками невозможно было запутать его прямолинейного расчета.
— Знаний поставить не хватит, — пугали маловеры.
— Своим умом дойдем! — отвечал Терентий Иванович.
— Большевик ты, Терентий! — стервенел, бывало, Корней.
— Большевик и есть, — добродушно смеялся Терентий Иванович.
На месте, у орт, окончательно порешили. Устали от криков и спора, от ненужных доказательств. Раскололись на две непримиримые стороны.
Сидел на бревне Корней, руки скрестил, смотрел с презреньем. Брови лохматые у него, точно щетка. Кончились все слова, осталось одно упорство. Ощетинился, как старый кабан перед собакой!
— Отбирайте, на это вы хваты!
— Корней Никитич, — пробовал взмокший от пота председатель рудкома, — по-хорошему надо! Ты труд свой затратил — артель уплатит...
— Ничего мне не нужно. Уйду от вас на Холодный Ключ!
— Сам в артель поступай! — отчаянно убеждал Терентий Иванович. — Коль не ладно что — посоветуй.
— Ты молчи, смутьян! — гневно вскочил старик, — головы людям забил и празднуй! Пока гидравлику твою бандиты не разорили! Посоветуй... Цените вы приискателей настоящих!
— О бандитах запел, — взорвался Никишка Маркин, — ценим таких приискателей — пятачок за пучок!
— Стойте, язви вас! Стойте! — кричали люди, затаптывая ссору.
Трясся Корней. Тыкал перстом:
— Твоя, Терентий, работа! Спасибо, запомним! — повернул — и в лес.
Сгоряча погнался было за ним Терентий Иванович. Под пихтами оглянулся Корней. Сломил о колено в досаде палку, концы по кустам разбросал.
— Попомнишь меня ты, Терентий! Ох, крепко, братишка, попомнишь!
С этих пор началась между ними вражда. Корней действительно ушел на Холодный Ключ. Перетащил туда даже крохотную свою избенку. Совсем и горько обиделся на людей...
Всякий раз вспоминалась Терентию Ивановичу эта история, когда он приезжал на Каменушку.
— Задумался, парень? — окликнул Нефедов. — Ехать пора!
Крутила метель. Подвывала тайга, и ветер трепал над снегом метелки осенних трав.
Терентий Иванович встряхнулся и зашагал к коню. До прииска было километров восемь...
Кольцом обступили горы небольшую снежную полянку.
Шерстью зеленой ершились в солнечный день. Синими и фиолетовыми холодели в огненных закатах и казались черными в хмурое ноябрьское утро.
На полянке ютился прииск — кучка серых домов, неровно рассыпанных по косогору, то выше, то
