- Не зови меня княжной, Митенька. Не княжна я.
Отец Сергий положил руку на плечо Наталье.
- Пойми, деточка, не все, что нам правильным кажется, правильно и есть. Отец, понятное дело, хотел бы, что б Машенька с ним оставалась. Да только... видел я тогда, что после гибели жениха не в себе она была. Еще немного – и горячка невесть во что могла б перейти. А теперь Маша то, что ей нужно, получит, буду о том Бога молить. Не княжной ей быть надлежит, которую, поди, еще за глаза и высмеивать за прошлое станут, а - матушкой, женой священника. Едва увидел я их вдвоем на пороге, так мне Господь словно глаза открыл – так друг же для дружки созданы они! И не говори больше, что они бежали. Не бежали, а уехали для иной жизни. На месте и обвенчаются сразу, как приедут. С ними и Антипка, я его у Любимовых на волю выкупил.
- Так почему же нам ничего не сказали? – растерянно пробормотала Наталья. – Не попрощались ведь даже...
- Да вредны ей нынче всякие прощанья, Натальюшка! А князь твой горяч. Мне еще с ним говорить, растолковывать, да просить, что б Машу не разыскивал. Когда захочет – сама даст знать о себе.
...После нежданного визита Мстиславского несколько ночей не спал Артамон Васильевич. Что-то приключилось с ним. То племянник-покойник представляется, едва глаза закроешь, то вдруг... Как это он сказал-то? Дом поджечь хотел, как вернулся? Несколько раз с криком вскакивал Бахрушин – явственно видел он во сне огненные языки, находящие на него: только огонь среди черноты, и он в этом огне... Не выдержал, беспомощно плача, рассказал все другу сердечному – дворовой девке Василисе. Василиса нахмурила тоненькие стрелки черных бровей, намотала в задумчивости на палец прядь смоляных волос.
- Эх, видать, молится кто-то за вас, барин, - вымолвила очень серьезно, искоса на барина поглядывая. Она-то знала, чем занимается ее покровитель в тайности, и откуда к нему богатство течет. Просто так сказала, не зная, конечно, что еще давным-давно просил Павел Дмитриевич Мстиславский в монастыре игумена Ионы молитв за своего давнего врага - по слову Христову...
...А самое страшное случилось, когда вдруг сестра-покойница на рассвете привиделась.
«Что ты сделал, брат? Я за жизнь его свою отдала, а ты жизнь эту отнял!»
Да, отнял! Все было сделано ловко, что ни случись, а он, Бахрушин, чист останется. И жизнь чужая уж дано ему ни в грош... даже племянника родного. Особливо его. Но вот – кротко-укоряющее лицо сестрицы:
«Мужа моего жизни лишил, лихих людей подослал, а теперь сынка единственного...»
И вдруг исчезла она, и огненные язычки заплясали кругом... все сильнее, все бешеней. Растут они, и становятся огромными, и пламя поглощает Артамона Васильевича.
Страшно заорал он, и вскочил с постели. Весь дрожа, в ледяном поту, принялся одеваться. Выскочил – глаза огромные, руки трясутся. И приказал запрягать.
Скоро он уж мчался в город, и боялся хоть на мгновение глаза прикрыть... стояла перед ним сестра, как живая. А так все Пашка чудился, и голос его: «Да не стану я тебя убивать...»
Прилетев в город, сам заявился куда следует, на колени грохнулся:
- Я убийца, берите меня!
Поначалу, естественно, решили все, что тронулся умом господин Бахрушин. А он вдруг спокойно и связно поведал, как уже много лет содержал в своем доме разбойничье гнездо, а сколько жизней на его совести, и сказать не мог – никогда не считал. Вот тут и ужаснулись, руками развели вершители закона, и аккуратно упрятали Артамона Васильевича в острог. А потом, по слову его, перехватали всех его холопов- разбойничков.
Слух об этом деле разлетелся далеко, все изумлялись, думали-гадали, что ж теперь ждет Бахрушина. Но так и не угадали. В один прекрасный день нашли Артамона Васильевича в тюрьме бездыханным – сердце не выдержало. Так и завершилась эта история.
А через некоторое время в опустевший Бахрушинский дом торжественно въехал новый, вернее – старый хозяин. Не зря Павел Дмитриевич в последнюю встречу долго беседовал с вице-канцлером, выхлопотал Бестужев все через того же Разумовского возвращение князю Мстиславскому конфискованного имущества. Нелегко это было, узнай Елизавета, за что судили Мстиславского, не стала бы она благотворить давнему оскорбителю своей покойной матери. Но на то Бестужев и был дипломат. А главным козырем стало ловко высказанное мнение, что нельзя юной Вельяминовой, которая так полюбилась Елизавете, замуж выходить за человека, у которого ни кола, ни двора. Елизавета решила быть милостивой до конца...
После сего Павел и Наталья тихо обвенчались в Знаменской церкви, пожили немного в возвращенном доме, но там им показалось неуютно после Бахрушина, и они перебрались в Горелово...
Скоро объявился где-то прятавшийся дотоле дядя Василий Иванович, полковник Вельяминов, и попросился жить с молодыми. С ним стало веселее...
Время проходило, плохое забывалось. Александр аккуратно писал из Берлина – и писал только о хорошем. Но в каждой строчке явственно проскальзывала грусть. И хотя из Сашиных посланий явствовало, что юный дипломат доволен работой – как весьма доволен им самим и господин посол, – но все же было ясно и то, что Саша, как и Наденька, жена его, сильно скучают по России...
- Ты сам хотел этого, Саша, - вздыхала Наталья.
Единственное, чего брат не скрывал, так это того, что не может забыть о страшно-нелепой смерти своего любимого друга Петруши, до сих пор скорбит, и постоянно о нем молится. Наталья это понимала, она сама постоянно молилась об упокоении души убиенного Петра...
В один чудесный день, когда Павел читал письмо от Бестужева (с благодарственного письма Мстиславского завязалась их частная переписка), а Наталья сидела рядом, вышивала, и, то и дело отрываясь от работы, с тихой улыбкой прислушивалась к бойким движениям ребенка у себя во чреве, доложили, что прибыли до их сиятельств купцы новгородские.
- Новгородские, Паша? – негромко вскрикнула Наталья, просияв. Ей давно уже удалось выяснить, куда уехали Маша и Митя.
