приближенных, властвует ли он еще или уже не властвует.
А тем временем в Риме Мессалина, ее «муж» и любовники наслаждались праздником сбора винограда – дело было в октябре. Давили виноградный сок, одетые в шкуры дамы изображали вакханок, а сама Мессалина, распустив волосы, руководила пьяными песнями и плясками, танцуя в окружении любовников с тирсом – обвитым плетями винограда жезлом – в руках. Один из участников оргии, известный врач Ветий Валенс, уже будучи в сильном подпитии, забрался на дерево. Снизу его спросили, что он там видит, на что тот ответил: «Идет буря со стороны Остии!»
И буря действительно приближалась. Еще во время праздника неожиданно разнеслась неизвестно кем принесенная весть, что император обо всем знает и что он уже близко. Все моментально разбежались, а Силий, как будто ничего не случилось, отправился к себе на службу. Остальные заперлись в своих домах или искали, где спрятаться. Однако стража немедленно бросилась вытаскивать их из всех щелей и заковывать в кандалы, чтобы доставить прямо к императору.
Последней надеждой Мессалины была личная встреча с Клавдием. Она приказала вывести своих детей – Британика и Октавию – на дорогу, ведущую из Остии, и умоляла вступиться за нее старшую весталку. Сама же в сопровождении всего лишь троих приближенных пешком пересекла весь город, пока не наткнулась на телегу, вывозившую мусор из городских садов, и на ней отправилась в сторону Остии.
Вольноотпущенники прекрасно понимали, что они должны любой ценой лишить Мессалину возможности встретиться с мужем. Поэтому, когда она приблизилась, умоляя выслушать ее, Нарцисс постарался заглушить ее голос, рассказывая императору о том, как проходила «свадьба» Мессалины с Силием, и перечисляя ее сексуальные «подвиги». Детей, которые у городских ворот ждали императора, было приказано отодвинуть в сторону, а весталке обещали, что император обязательно выслушает обвиняемую – но в свое время. Клавдий отправился в казармы преторианцев и произнес перед воинами краткую речь. Он признался в том, что все его браки были неудачными и потому он принял решение в дальнейшем жить в безбрачии, а если он этой клятвы не выполнит, то покорно примет смерть от рук своих воинов. После этого он взялся судить свезенных в казармы виновников. Силий, обвинения против которого были наиболее серьезными, просил казнить его без промедления, что и было исполнено. Другие также не оказывали сопротивления и мужественно встретили смерть. Лишь актер Мнестер молил о прощении. Он рвал на себе одежду, кричал, что его палками заставили принимать участие в преступных развлечениях и что он лишь выполнял приказ Клавдия, который сам велел ему во всем слушаться Мессалины. Возможно, он даже и спасся бы, если бы Нарцисс не обратил внимание императора на то, что, казнив уже столько знатных особ, негоже проявлять милость к комедианту. В живых был оставлен Плавтий Латеран – за заслуги его дяди при завоевании Британии, однако из сената его устранили. Зато другого сенатора, Цезония, признали недостойным даже принять смерть, как приличествует мужчине – ведь во время оргий он исполнял роль женщины.
Вернувшись во дворец, Клавдий вкусно поужинал, выпил вина и приказал, чтобы несчастная – то есть Мессалина – завтра явилась к нему на допрос. Нарцисс, ужаснувшись тому, как может повернуться дело, если Клавдий встретится с женой, выбежал из зала и приказал несшему стражу офицеру немедленно выполнить приказ императора – убить Мессалину. Тот тут же отправился в принадлежавшие ранее Лукуллу императорские сады. Его сопровождал вольноотпущенник, задачей которого было проследить за тем, чтобы императрица не избежала предназначенной ей судьбы.
Выломав садовые ворота, они увидели лежащую на земле, рыдающую Мессалину, рядом с которой сидела ее мать, Домиция Лепида. Пока дочь жила в разврате и славе, она не поддерживала с ней отношений, но сейчас пришла посоветовать, чтобы та не ждала смерти от руки палача, а сама лишила себя жизни. Офицер стоял молча, но вольноотпущенник начал оскорблять императрицу, и лишь тогда Мессалина попыталась вонзить кинжал себе в грудь или в шею, но рука ее дрожала. Тогда офицер пронзил женщину мечом. Тело оставили матери. Императору, который все еще продолжал ужинать, доложили о том, что Мессалина мертва, не добавив при этом, погибла она от своей собственной или от чужой руки. Клавдий, не задав ни одного вопроса, велел налить себе вина и спокойно продолжил ужинать, как будто ничего не случилось. В последующие дни он не проявлял ни гнева, ни радости, ни грусти. Не обращал внимания ни на торжество обвинителей Мессалины, ни на слезы собственных детей. Ему помог сенат, который постановил, что необходимо убрать имя Мессалины из всех надписей и уничтожить все ее изображения, как в общественных местах, так и в частных владениях. Она стала первой римской императрицей, официально приговоренной к забвению – damnatio memoriae. Возможно, однако, что именно это в наибольшей степени подогрело интерес к личности Мессалины и стало причиной того, что об ее пороках и преступлениях сохранилось так много разнообразной информации.
Клавдий, вне всякого сомнения, временами впадал в своеобразное слабоумие, и случай с Мессалиной стал наиболее очевидным и неприятным тому примером. Вскоре после ее смерти он вполне мог спросить за обедом, почему жены нет за столом, а буквально на следующий день после расправы с ее любовниками Клавдий велел пригласить на совещание некоторых из тех, кто только что был казнен, а когда они в назначенный час не явились, презрительно обозвал их сонями. А ведь именно по его приказу они уже спали вечным сном.
И сразу же после смерти Мессалины, вопреки публично принесенной в лагере преторианцев клятве о дальнейшей жизни в безбрачии, Клавдий начал подыскивать себе новую, четвертую по счету жену.
Агриппина
Агриппина родилась 6 ноября 15 г. в городе на Рейне, основанном на землях германского племени убиев, где в то время находился лагерь римских легионеров, которыми командовал ее отец – Германик. Позднее, в 50 г., по инициативе Агриппины император Клавдий дал ему официальное название Colonia Claudia Ara Agrippinensium – Колония Агриппина. Сейчас мы знаем его как Кёльн.
Германик был сыном Друза Старшего, то есть сыном брата правившего в то время императора Тиберия и внуком Ливии. Его жена, Випсания Агриппина, родилась от брака Марка Агриппы и Юлии, дочери императора Августа. Проще говоря, в потомстве Германика и Випсании Агриппины текла кровь как Августа, так и Ливии. Сочетание не самое удачное – ведь плодом этого же союза был будущий император Калигула, определенно страдавший отклонениями в психике. Агриппина, тремя годами младше Калигулы, была одновременно старшей из трех сестер. После нее появились на свет Юлия Друзилла и Юлия Ливилла. И ни одну из них невозможно было назвать абсолютно нормальной.
В 28 г. Агриппину, которой едва исполнилось 13 лет, выдали замуж за Гнея Домиция, по прозвищу Агенобарб [4], принадлежавшего к одному из самых знатных родов Рима. Гней Домиций был внуком Октавии, сестры императора Августа, и наверняка именно поэтому император Тиберий выбрал его в мужья для своей племянницы, отец которой, брат Тиберия, умер, когда ей было всего 5 лет. Как пишет Светоний, и нрав Домиция, и его поступки были позорны и отвратительны. От обвинения и приговора за оскорбление величия, а также за сожительство с собственной сестрой, его спасла лишь смерть Тиберия в 37 г. Следует, однако, признать, что он вполне способен был здраво оценить и себя, и жену. Когда в декабре 37 г. Агриппина подарила ему сына, в ответ на поздравления он заметил: «От нас с Агриппиной всем на погибель могло родиться лишь чудовище!» Сын этот, первоначально получивший имя Луций Домиций Агенобарб, впоследствии вошел в историю как император Нерон.
Но пока в феврале того же 37 г. императором стал родной брат Агриппины, Гай Цезарь по прозвищу Калигула. Для Агриппины и ее сестер настали времена роскоши и великолепия. Император демонстративно
