– Точнее.
– Это вас возбуждает? – спросила она полушепотом.
– Детали можешь не сообщать. Говори в общих чертах.
– Я не знаю, что такое «в общих чертах»… – И опять улыбка.
– Говори же, черт тебя побери! – заорал Мок. – Те четверо, которые здесь жили, покойники!
Моку хотелось верить, что испуг на ее лице непритворный.
– Прошу прощения. Докладываю. Меня нанимал богатый господин. Фамилии не знаю. Познакомились в «Эльдорадо», где я работаю фордансеркой. У него была борода. Он со мной потанцевал, а потом мы отправились в мою комнату. Бородатый предложил мне постоянную работу – участие в сеансах разврата. Я согласилась на том условии, что если мне не понравится, то я сразу выхожу из игры.
Девушка смолкла, теребя нежными пальчиками покрывало.
– Дальше. – Мок говорил очень тихо, чтобы скрыть хрипоту. – Я не первый раз вижу такую, как ты, и на меня не действуют… рассказы гетер. Прошли те времена, когда меня возбуждали творения Алкифрона.[51]
– Жалко, – вставила Эрика серьезно.
– Это еще почему? – Мок почувствовал нарастающий гнев. Надо же, пройдоха девка вертит им как хочет!
– Мне стыдно об этом говорить, – объяснила она все так же серьезно. – Если бы вас это возбуждало, я бы просто делала свою работу. Ведь ее суть – распалить мужчину. А так я сама не знаю, какими словами изъясняться…
– Когда говоришь о своей профессии, употребляй выражение «заниматься» вместо…
– Хорошо. – И она принялась рассказывать: – Этот господин согласился на мои условия и сообщил адрес. Мне надо было приходить сюда каждую субботу после шести. Он особенно подчеркивал «после шести». Я и приходила. Никакими извращениями я не занималась. В комнате находилось шесть человек: господин, который меня нанял, юная девушка в инвалидной коляске и четверо молодых матросов. Они тут жили. По-моему, они только наряжались матросами. Настоящие матросы живут на корабле, а не… обслуживают дамочек. По приказу моего клиента я раздевалась. Мною занимался один матрос. Мой клиент переносил девушку из коляски в кровать, и ею занимались остальные три матроса. А она смотрела на меня и моего… ну, который был со мной, и это ее здорово заводило, судя по всему. Ведь насмотревшись, она охотно занималась сразу с тремя. Так повторялось каждый раз.
– А твой клиент тобой не занимался? – Мок громко проглотил слюну. – Или девушкой в коляске?
– Боже сохрани! – воскликнула Эрика.
– Почему тебя с ними не было в последнюю субботу?
– Женское недомогание.
– Значит, калекой занимались сразу четверо?
– Наверное. Не знаю. Меня здесь не было.
Кто-то энергично постучал. Мок достал маузер, двинулся к двери и заглянул в глазок. Потом открыл дверь и впустил вахмистра Смолора в переднюю.
Запахло спиртным. Смолор слегка покачивался.
– Слушайте, Смолор, глаз не спускайте с этой девушки, – Мок движением головы указал на Эрику, – пока мы не перевезем ее в «камеру хранения». Сопровождать даже в уборную! И пальцем ее не трогать! Придете через час. Можете делать что угодно, но чтобы явились трезвым. Ясно?
Кивнув, Смолор удалился, даже не пытаясь спорить или сопротивляться. Он хорошо знал своего шефа и понимал, что если тот обращается к нему по имени, как в записке, доставленной Виртом, ничего хорошего это не сулит. Закрыв за подчиненным дверь, Мок вернулся в комнату и увидел, что выражение лица у Эрики изменилось.
– Сударь, – прошептала она, – какая еще «камера хранения»? Куда вы хотите меня посадить? Мне надо работать. Этот клиент, похоже, накрылся. Пора на танцы в «Эльдорадо».
– Нет. – Мок также говорил шепотом. – Ты не будешь работать в «Эльдорадо». Ты будешь работать здесь.
Бреслау, суббота, 6 сентября 1919 года, четверть восьмого вечера
Мок лежал рядом с Эрикой и, напрягая память, старался сосчитать всех женщин, которыми ему довелось обладать за свою жизнь. Донжуанский список был тут ни при чем, хвастаться особенно было нечем, не проститутками же, купленными по пьянке и не доставившими большого удовлетворения! Худо обстояло дело с пересчетом дам, и вовсе не потому, что имя им было легион. Просто в пьяном угаре и не запомнишь, чем закончился акт любви и вправе ли ты сказать о нем
Эрика обняла его за шею и что-то тихонько пробормотала, засыпая. Мок оборвал свои подсчеты. В одном он был совершенно уверен: до сих пор, до сегодняшнего дня, до вечера с рыжеволосой проституткой в комнате зверски убитых шлюх мужского пола он знать не знал, во что могут материализоваться мечты подростка и что на самом деле в состоянии вернуть веру в себя немолодому мужчине. Этой тайной поделилась с ним Эрика. Слова при этом не понадобились.
Мок спустил ноги на пол, прикрыл своим пиджаком худенькое тело девушки и, не сдержавшись, провел рукой по белой коже, усыпанной родинками, легонько коснулся мягких грудей, еще недавно таких жадных и требовательных.
Стоя в одних кальсонах, он смотрел на заснувшую Эрику. Внезапно ему вспомнилась сцена из поэмы Лукреция «О природе вещей»: некто обливается потом, ему с трудом повинуется язык, а уши наполняются шумом. Он сам сейчас был в таком же состоянии. Грустно. При обсуждении этой сцены на дополнительных занятиях его гимназический учитель Моравец называл ее «патографической»[53] и сравнивал со знаменитыми стихами Сафо и Катулла о воздействии на человеческое тело сильных чувств. Было от чего расстроиться.
– Все это патография, – произнес Мок вслух. – Значит, никакой любви на самом деле нет. Я не люблю эту пройдоху девку.
И Эберхард сорвал с Эрики пиджак. Она проснулась.
– Я не люблю эту пройдоху девку, – решительно сказал Мок.
Эрика улыбнулась ему.
– Ты такая хитрая? – разгневался Мок. – Чему ты смеешься, пройдоха девка? Хочешь меня разозлить?
– Боже сохрани! – произнесла Эрика очень тихо.
Глаза ее забегали. «Я напугал ее», – понял Мок, и волна гнева на самого себя захлестнула его. Невольно сжались кулаки. И тут раздался стук в дверь.
Постучали три раза с продолжительными интервалами, пауза, затем еще четыре раза так же медленно и дважды в быстром темпе. Условный сигнал, ритм «Песни силезца».
Мок открыл дверь и впустил Смолора. Спиртным от вахмистра уже не пахло. От него за версту несло мылом. Смолор был почти трезв.
– Вы что, мыла нажрались?
В присутствии подчиненного Мок одевался без малейшего стеснения. Эрика накинула платье.
– Это вода с мыльной пеной, – ответил Смолор. – Проблевался. Протрезвел.
Мок надел котелок и вышел на лестничную площадку. Вонь из засорившейся уборной так и набросилась на него, к горлу подступила тошнота. Мок ринулся вниз по лестнице. В подворотне он остановился и сделал несколько глубоких вдохов. Тошнота прошла, но слюны во рту было полно. Его трясло от отвращения к самому себе. «Чему ты смеешься, пройдоха девка?» – услышал Мок и увидел испуганный взгляд Эрики, взгляд ребенка, который не понимает, за что его сейчас ударят. Взгляд девочки, которая любит прятать лицо в шерсти веселой собаки-боксера.
«Боже сохрани», – послышалось Моку.
Хлопнув себя по лбу, Эберхард помчался наверх, отстучал на двери квартиры такт из «Песни силезца». Открыл Смолор. Вахмистр расположился на стуле в прихожей с газетой в руках. Из кухни доносилось
