них всего можно ожидать…
— Георгий Игоревич, вы меня обяжете, — заговорил Краснинский вкрадчиво, — если в дальнейшем не будете озлоблять понапрасну мужичков. Я совсем не хочу в один прекрасный день сгореть в своем вновь обретенном родовом гнезде, тем более что под это гнездо подведен солидный фундамент в виде шести сотен десятин.
— Шестисот? — с удивлением спросил Покатилов. Он хорошо знал, что земли Краенинского давно перешли к новым владельцам.
— Э, батенька мой, не знали? Особое совещание при покойном Временном правительстве изволило утвердить решение земельного совета о возвращении мне всех земель фамилии Краснинских.
Покатилов мрачно подумал, что вот, пока они, бескорыстные спасители отечеств а, проливают кровь за идею белого знамени, такие ловкачи, как Краснинский, прибирают к рукам землю. Поручик почувствовал, как растет в нем злоба против этого преуспевающего барина, которому наплевать на то, что будет с Россией, и который заботится только об одном — как бы ухватить, пользуясь смутным временем, кусок пожирнее.
Он встал из-за стола:
— Кстати, где Наталья Алексеевна?
Краснинсжий насмешливо улыбнулся и неопределенно пожал плечами.
Костя пришел в себя. Он осторожно сел, оглянулся. Ни девушки, ни песика со смешным хвостом не было. Неужели все это ему почудилось в странном бреду? Но на сене остался душистый платочек, словно безмолвное подтверждение, что девушка действительно была. А если так, то где она сейчас? «Я не выдам вас» — вспомнились ее слова. Возможно, они были только хорошо рассчитанной ложью, так похожей на правду. И как только смогла, она побежала за своими сообщниками из отряда… Сейчас они придут, и все кончится. Не-ет, врешь, так просто белякам его взять не удастся. У него еще достаточно сил, чтобы стрелять, и на крайний случай есть лимонки, оставленные Фомой!..
Костя еще раз осмотрелся, оценивая домик с точки зрения обороны. В окошко никто не пролезет: оно слишком узко даже для мальчишки. Если устроиться с левой стороны двери, то печка надежно загородит его сзади от тех, кто попытается стрелять через окно. Воронцов сунул за пазуху гранаты, достал запасные патроны к маузеру, проверил обойму и пополз к двери.
За стеной избушки послышались чьи-то торопливые шаги. Костя прижался к бревнам.
— Начинается, — подумал он.
Из-за угла выпрыгнул старый знакомый — песик Джерри. За ним шла девушка. В руках у нее был небольшой сверток, она торопливо дышала, раскрасневшись, словно после быстрого бега. Увидела в дверях Костю, вооруженного. Остановилась. В глазах отразились удивление, испуг, смущение. Она покраснела еще сильней и возмущенно заговорила:
— Вы мне не поверили? Вы думали, что я способна вас предать? Как вам не стыдно! А я так торопилась. — Наташа повернулась, чтобы уйти.
— Постойте! Да, я не поверил, в моем положении это более чем понятно — и все же простите меня. Ведь я вас совершенно не знаю. Простите… — Воронцов неловко спрятал маузер за пазуху. Гримаса боли скривила его губы.
— Подождите, я помогу.
Заботливые руки подхватили его.
— Вот так. А теперь мы будем умными и сделаем перевязку.
Наташа явно копировала когда-то знакомого врача. Воронцов с удивлением посмотрел на нее.
— Я была на медицинских курсах. — Говоря это, Наташа быстро разворачивала сверток. В нем оказались бинты, вата, йод, чистая мужская рубашка, термос и еще что-то завернутое в промасленную бумагу.
— А как вас зовут?
— Константин, попросту — Костя.
— А меня — Наташа… Теперь снимем рубашку. Придется потерпеть, пока отмокнут бинты.
Через полчаса Воронцов, перебинтованный умелыми руками, в чистой, белой, немного короткой ему рубахе, лежал на взбитом сене и пил горячий кофе из термоса.
— Спасибо, Наташа, — весело сказал он, возвращая ей термос. — Скажите, вас никто не видел, когда вы собирали все это и несли сюда?
— Нет. — Девушка ласково прикоснулась рукой ко лбу раненого, поправила сено у него под головой и села рядом, подперев подбородок руками, с любопытством разглядывая юношу, так неожиданно вторгшегося в ее жизнь.
— Объясните мне, — заговорила Наташа, — что происходит? Я не понимаю, зачем русским людям понадобилось убивать друг друга. Неужели нельзя договориться? Ведь царя теперь нет. Мне просто страшно, когда я вижу бессмысленную братоубийственную войну. Я читала книги, даже Плеханова и Тулина, хотела разобраться…
— Так это ваши? — удивился Воронцов.
— Вы нашли?
— Да, случайно, в печке, и страшно удивился.
— Я спрятала их, когда пришли добровольцы.
— Значит, вы понимали, что, с точки зрения белых, — это крамола?
— Конечно.
— Расскажите мне о себе.
— А что рассказать? — Наташа задумалась.
Детство ее было чистым и светлым: заброшенная усадьба, гувернантка, сухая и строгая мисс Симеон, которая за тридцать лет жизни в России так и не научилась говорить по-русски… Отец, разорившийся помещик, неудачник, безвольный человек, и трогательно-беспомощная мать. С Наташиным рождением в семье начались разлады. Но маленькая Талли узнала об этом потом. Позже — Москва, гимназия на самом берегу реки.
— Так вы москвичка? — обрадовался Костя.
Да, скорее всего, Наташа была москвичкой, хотя жила она здесь, в имении отца.
Наташа любила старый дом и запущенный парк, бегала купаться по утрам к пруду, а вечерами — в деревню играть в горелки. Мисс Симеон поджимала губы, а отец снисходительно разрешал. Пусть общается с народом. Потеряв землю, Краснинские, особенно дядюшка, стали либералами.
— Дядя? — спросил Костя.
Дядя, младший брат Краснинского, даже в их либеральной семье слыл вольнодумцем и оппозиционером. Впрочем, отец желчно говорил, что дай брату сто тысяч — он всю свою оппозицию с потрохами продаст…
Дядя давал племяннице читать запрещенные книги и посмеивался, глядя, как шушукаются гимназистки частной привилегированной гимназии, дочери солидных отцов, над нелегальной литературой. Зачем он это делал — Наташа ее знала. Но некоторые книжки запомнила и в февральские дни блистала в московских салонах недюжинной эрудицией, то есть бойко определяла политическую принадлежность соратников Керенского и даже что-то помнила из программы левых партий. Вскоре отец эмигрировал во Францию, просто удрал от матери и Наташи с любовницей. Оказалось, что благополучие в семье было только внешнее. Мать плакала втихомолку и работала в госпитале Союза городов. Наташа пошла на фельдшерские курсы и по вечерам вела с матерью умные профессиональные разговоры. После Октября обе женщины, непонимающие и растерянные, уехали в глухую Краснинку. Наташа пыталась разобраться в событиях по газетам, опять читала дядюшкины книги, да так ничего и не поняла.
Она часто ходила в деревню, помогала больным и даже однажды переписала протокол деревенской сходки…
С приходом белых появился в усадьбе и дядюшка — взъерошенный, начиненный какими-то планами, касающимися их бывших владений, Наташа в эти дела не вникала.
