приставала к лопаткам, тяжким грузом висела на сапогах, хватала за ноги и отпускала нехотя, с гнусным чавканьем. На дне могилы быстро собирались черные густые лужицы, осклизлые комья сползали с лопат, как глина. Разведчики много и жадно курили, и над углубляющимся ровиком висел табачный дым. Над холмом собиралась воронье — откуда взялось оно здесь, в глухой степи? Кто подал им весть?
Дубов выбрался изо рва, перехватил у Ступина цигарку, жадно докурил и долго старательно затаптывал клочок пожелтевшей опаленной газеты в землю.
— Кончай, — вздохнул он и медленно пошел к тому месту, где лежали девять павших товарищей — лежали одной шеренгой, словно и после смерти они оставались в строю…
Прощальный залп над братской могилой прогремел недружно. Стреляли все, даже тяжело раненные разведчики попросили товарищей дать им винтовки и, напрягая последние силы, стреляли. Только Швах так и не пришел в себя. Он лежал на двух шинелях, бледный, с закрытыми глазами, с заострившимся носом, и невнятно бредил.
Раненых погрузили на самодельные волокуши и отправили в лагерь скорбным обозом. Эскадронцы долго смотрели им вслед: придется ли Свидеться с друзьями…
Поредевший эскадрон пошел в другую сторону. Скоро небольшая группа людей на конях скрылась за поворотом дороги. Если бы кто-нибудь из разведчиков в этот момент оглянулся назад, то увидел бы, как по вершине холма бредет, опираясь на винтовку, офицер. Тот самый полковник, который еще недавно командовал карательным отрядом.
Эскадрон уходил на север под низкими набухшими тучами. Утреннего солнца как не бывало. Осень снова задернула небо мутной, сыроватой шторой, с которой скатывались на землю надоедливые струи нескончаемых октябрьских дождей…
Глава девятнадцатая
Обоз с ранеными разведчиками пробирался целиной и глухими поселками, избегая больших дорог. В хуторке, на который наткнулись случайно, раздобыли пару телег. Волокуши бросили…
Егоров, впервые оставшийся за старшего, беспокойно оглядывался по сторонам. Шутка ли, восемь тяжело раненных товарищей-эскадронцев — и только двое боеспособных. Второй — Авдонин — попал в «санитарный обоз» из-за того, что в бою умудрился получить пулю именно в ту часть тела, которую больше всего бережет кавалерист.
Путь, правда, недолгий, утешал себя Егоров. По прямой не больше двадцати верст, с объездами да крюками — все тридцать. Ночью так и так должны приехать. Но до ночи еще далеко, а встреча даже с маленьким отрядом белых могла кончиться трагически.
Не без колебаний принял Егоров решение отказаться от гладкой, накатанной дороги. Конечно, здесь меньше опасности встретиться с белыми, но зато телеги нещадно трясло на выбоинах, и раненые, толкая друг друга, охали и стонали. Приходилось ехать все медленнее, а это еще больше тревожило Егорова.
Авдонин лежал на животе у самого края передней подводы. На мальчишеском, сплошь покрытом веснушками лице его было написано страдание. Объяснялось оно не болью — рана, в общем, была пустяковая, и он готов был променять ее на любую другую, пусть самую тяжелую. Авдонин решил, что ни за что не даст лечить себя «докторице», как он называл Наташу.
Окончательно расстроил парня Швах. То ли от тряски, то ли от холодных дождевых струй, омывших его лицо, Яшка пришел в себя. Авдонин рассказал ему, чем кончился бой с карателями, и чистосердечно поведал о своем горе. По бледным губам Яшки скомьзнула легкая улыбка, и он тихо позвал бойца:
— Авдонин, а Авдонин?
— Чего? — наклонился тот.
— Есть выход: садись в седло головой…
Авдонин даже не обиделся. Ну и Швах! Чуть живой, а зубоскалит.
За поворотом дороги открылась маленькая деревушка. Егоров завел подводы в придорожные кусты и отправился на разведку. Деревушка оказалась почти пустой. Жили только в двух хатах. Остальные стояли сиротливые, забитые, брошенные.
Из крайней на стук вышла молодая женщина, повязанная по брови темным вдовьим платком, недоверчиво посмотрела на бойца и сказала, что белых не видно, а воды может дать.
Когда маленький обоз не спеша въехал в деревушку, молодайка уже стояла возле поломанной изгороди с ведрами. Платок она успела сменить на цветастый полушалок. Телеги остановились. Движимая простым бабьим любопытством, она подошла к передней подводе, наклонилась к раненым и вдруг всплеснула руками:
— Яша, Яшенька!
Швах открыл глаза и чуть слышно выдохнул:
— Нюрка? Ты откуда здесь? Вот чудеса-то…
— Какие же чудеса! — воскликнула женщина. — Вот хата моя. Забыл, что ли?
Яшка хотел приподняться на локте, но это оказалось не по силам.
— Куда вы его везете? — накинулась Нюрка на Егорова, с удивлением наблюдавшего эту сцену. — Оставьте Яшу у меня. Я его выхожу, на ноги поставлю. А то у вас умрет по дороге-то. Оставь, служивый…
— Ну что ты мелешь пустое? — грубовато оборвал ее Егоров. — Как я его оставлю. — Увидев отчаяние на Нюркином лице, он смягчился: — Да ты не бойся, в хорошее место его везу, на лечение. А ты откуда его знаешь?
Нюрка нашлась мгновенно:
— Кум он мне.
— Вот как? — удивился Егоров. — Когда же это вы покумиться успели?
Почувствовав насмешливый взгляд, Нюрка потупилась.
— Ладно, — сжалился Егоров. — Поправится — скажу, чтобы заехал к куме, а сейчас и думать забудь. Не оставлю.
— Эй, Егоров, пойди-ка сюда, — позвал Авдонин. Он стоял на обочине дороги и показывал рукой вдаль. Егоров подошел, Дорога за деревней, та самая, по которой предстояло идти обозу, тянулась ровной лентой, исчезая в сероватом дождливом мареве, а на горизонте, полускрытые нависшей хмарью, маячили три черные точки.
— Верховые, — сказал, вглядевшись, Авдонин.
— Дела-а, — насторожился Егоров. — Надо ховаться.
Инициативой неожиданно завладела Нюрка. Раненых быстро перенесли в сарай, что стоял за хатой, на сено, а подводы с лошадьми загнали в неглубокий овраг на задах деревни.
— Вы сидите в сарае, не выглядывайте, — распорядилась Нюрка. — А я их встречу, если мимо не проедут. В сарай-то они не полезут, незачем…
Егоров прикрыл за собой дверь полузавалившегося строения, присел в углу на корточки, положил на колени карабин. В сарае было полутемно. Тихо лежали в мягком сене раненые. Авдонин, тоже с карабином, стоял возле пустой кадки, покрытой фанерой. На ней лежали щепки и легкий плотничий топорик.
С улицы донесся глухой топот копыт. В щель Егоров разглядел троих дюжих казаков. У хаты они остановились. Двое остались в седлах, третий, по-видимому начальник, спешился. Егоров, услышал его голое, но слов разобрать не мог. Отвечала женщина.
Старший казачьего разъезда и не думал останавливаться в деревушке. Погода была хуже худого, и он спешил поскорее вернуться восвояси. Но в окошке первой же хаты он заметил миловидное женское лицо, выглядывающее из-за занавески. Урядник крякнул и придержал коня.
— Подождите здесь, — буркнул он своим подчиненным и спрыгнул с лошади. Не успел казак сделать и пяти шагов, как женщина выбежала на крыльцо, наскоро прикрыв голову цветастым платком.
— Экая ты ягодка, — покрутил он ус. — Кто в хате есть?
— Дед, — ответила, задыхаясь от волнения, Нюрка.
Казак шагнул через порог. За пустым столом действительно сидел древний, седой старик.
