была какая-то неуверенность. Ничего, впрочем, удивительного — по шлему ему настучали добротно и неоднократно, синяков-шишк-порезов-ссадин насобирал тоже достаточно, плюс бессонная ночь на пределе моральных и физических сил, плюс депрессия из-за потерь… Пока рассеялся туман, да добрались до места стоянки ладей, Мишка задремал, но этот сон не дал отдыха ни телу, ни нервам — стало только хуже.
— Да! Вспомнил! Роська, надо кого-то послать на тот берег Пины! Вдруг кто-то из пропавших ребят через речку переплыл и…
— Послали уже, Минь, прилег бы ты, все-таки, и без тебя…
— Да когда ж ты все успел-то?
— А причем тут я? — изумился Роська. — Егор с Арсением, сразу же, как приплыли, как пошли тут всех гонять… ты-то не сразу проснулся.
— Так Егор же тоже ранен был… в живот, вроде бы, хотя сказали, что неопасно. А Арсений…
— Здесь я! Чего вы тут про Арсения?
Ратник Арсений, уже без доспеха, в чистой и сухой одежде, перепрыгнул на берег с борта ладьи, махнув для равновесия зажатым в руке небольшим мешком. Остановился, критически оглядел Мишку с ног до головы, покивал и понимающим тоном обратился к Роське:
— Что, есть отказывается, спать ложиться не желает, и все о чем-то беспокоится?
— Ага.
— Понятное дело… Ну, да это не самое страшное, Чуме так гораздо больше не повезло.
— А что с Фаддеем? — встрепенулся Мишка. — Тоже ранен? Тяжело?
— Хуже, господин сотник, га-араздо хуже! — Лицо Арсения приобрело скорбно-озабоченное выражение. — Ему, понимаешь, когда он в воду с причала сверзился, ерш в портки заплыл. Ну, прям, все, что надо и не надо, колючками своими истыкал. Ума не приложу: чего теперь с ним делать? А уж как его таким пред ясны очи супруги Варвары явить, так и вовсе подумать страшно.
Мишка тупо уставился на ратника, пытаясь сообразить: о чем, собственно, тот толкует, и как на его слова надо реагировать. Арсений несколько секунд помолчал, словно дожидаясь Мишкиных комментариев, а потом снова понимающе переглянулся с Роськой.
— Да-а, был Михайла, да весь вышел… Гляди, простых вещей уже не разумеет.
— Так я ж и говорю: — подхватил Роська — отдохнуть ему надо, а сначала поесть…
— А сначала, — перебил Роську Арсений — на-ка, господин сотник, причастись.
Из мешка, который Арсений держал в руке, появились баклажка и деревянная чашка. Ратник набулькал в чашку чего-то явно хмельного и протянул ее Мишке.
— Ну-ка, давай! И без разговоров, а то насильно напою. Давай, давай, единым духом! Вот так! А то бродит тут, понимаешь, как мертвец неупокоенный — рожа синяя, глаза красные, мозги где-то по дороге обронил… На, закуси.
По сравнению с персонажем Владимира Высоцкого, который «пил из горлышка, с устатку и не емши», у Мишки было только одно преимущество — он пил из чашки, но это не помогло. Трофейный кальвадос обжег горло, перехватил дыхание, и, пока Мишка, не ощущая вкуса, зажевывал чем-то, поданным Арсением, вдарил по мозгам, как кувалдой. Мишка еще услышал, как Арсений командует: «подхватывай» и «потащили», но больше уже не запомнил ничего — будто тумблером выключили.
Пробуждение было внезапным — словно кто-то толкнул, мысли ясными — будто и не спал, а настроение настолько отвратным, что хоть на луну вой, благо была, как раз, ночь. Совершенно четко и недвусмысленно Мишка понимал: в гибели и ранениях мальчишек виноват он и только он. Захваченные погорынцами ладьи уходили от Пинска вразброд, поодиночке. В этом-то и была вся беда.
Егор, несмотря на имеющийся в его биографии пиратский этап, массовым угоном водного транспорта из-под носа у хозяев никогда не занимался. Семен Дырка, наверняка, тоже. Шутка ли — девять ладей! В масштабе Киевской Руси, если вообще не в мировом масштабе — в натуре ограбление века! У Мишки, разумеется, подобного опыта тоже не было, да и быть не могло, но знания-то имелись!
Сколько он читал, как во Вторую Мировую войну бомбардировщики спасались от истребителей только плотным строем — у отставших шансов спастись почти не было. И пираты всегда нападали на отставшее от каравана судно. Да что там говорить! Даже в дикой природе хищники всегда стараются отбить от стада одно животное и только потом с ним расправляются. Ведь знал же, все знал, но не применил свои знания на практике! Можно же было договориться, чтобы ладьи не уходили от Пинска по одной, а собрались бы, чуть ниже по течению, скажем, в две колонны. А насады огневцев могли бы прикрывать этот «ордер» сзади и с боков. И хрен бы чего погоня смогла сделать! И никаких «звездных» атак лодок на одинокую ладью!
А абордаж? Ладно, Семен дырка запретил снимать тент, чтобы дождем не намочило груз, однако, как угадал! Полочане, после дергающегося пламени факелов, не сразу могли адаптироваться к почти полной темноте, царившей под тентом. А еще, нависшее над самой головой полотнище, мешало им замахнуться оружием. Только тем и спаслись. Но если бы на последней ладье были не просто отроки, а опричники, обученные драться в тесноте и темноте? Да совсем другой результат был бы!
Ведь все просто. Незачем было Мишке самому лезть на ладьи — справились бы там и без него. Надо было, во главе опричников, выходить прямо на причалы, и охранять со стороны берега тех, кто захватывал суда. Глядишь, и порядка было бы больше, и без вести никто не пропал бы. А уходить опричникам в полном составе надо было на последней ладье, вот бы тогда погоню и встретили… Впрочем, можно было бы так и не торопиться с бегством — охрана подбегала с зажженными факелами, и можно было из темноты врезать по ней из двадцати самострелов… даже и не один раз, а два или три. Еще неизвестно, как быстро после этого они смогли бы погоню организовать.
И резерв можно было оставить. Раз уж в насады много отроков посадить было нельзя, то разместить на одной из захваченных ранее ладей два-три десятка никто не мешал. Оставить эту ладью ниже по течению, не доходя Пинска. С нее и пополнили бы экипажи угнанных ладей, особенно замыкающих. Тогда, запросто можно было перестрелять всех, кто был в голове погони, а остальные и сунуться бы побоялись.
Сколько возможностей упущено, сколько жизней можно было бы сохранить! Почему же? Почему все эти соображения пришли в голову только сейчас, а не тогда, когда обсуждался план нападения на речной порт?
Элементарная ошибка! Процесс анализа и планирования не был доведен до конца. Подобраться необнаруженными, захватить ладьи, суметь смыться без потерь и все. А что будет дальше? А дальше будет прекрасно и замечательно! Так часто случается — тщательно обдумываются самые сложные и опасные этапы планируемых действий, а потом, на практике, все рушится тогда, когда никаких неприятностей, вроде бы, не должно и быть. Вот и вышло: самым опасным и кровавым этапом оказался тот, который, фактически и не обсуждался.
Все надо было обдумывать до конца — вплоть до того, как будут швартоваться захваченные ладьи на тайной стоянке. Добрались до места, укрылись, посты выставили, и только после этого — все. Тогда-то и о возможной погоне мысли в голову пришли бы, и о резерве подумали бы, и… о прочем.
«А еще, досточтимый сэр, вы струсили! Ну, самому-то себе врать не нужно — струсили, струсили! Будучи прекрасно осведомлены о собственной тактической безграмотности, вы приклеились к лейтенанту Егору и шагу самостоятельно ступить боялись. Куда уж тут отдельную задачу во главе опричников выполнять!
И не надо! Не надо, сэр Майкл, отмазываться операцией по дезинформации противника и установлению связи с осажденными! Это была ваша отдельная песня и пели вы ее как глухарь на токовище — ничего вокруг не замечая и не задумываясь. Мало вам еще по голове настучали, покрепче стоило бы! Как там в фильме „Благочестивая Марта“ пелось:
