устраивался прием в честь Патриарха. Прием устраивал Куроедов и злые языки говорили, что он это делал за счет Патриархии. Надо отметить, деликатности ради, что по своим масштабам и обилию блюд, этот прием был скромнее, чем устроенный накануне Патриархом. Впрочем, и 'куроедовский' был достаточно многолюдным и изобильным.
Гостей встречал П.В. Макарцев, помощник Куроедова.
-' Владыко Василий, добро пожаловать! - вскричал он приветственно, искусственно-дружеским тоном. -Как Ваше здоровье?'
-' Хорошо, слава Богу! - отвечаю ему в том же духе. - Ни на что не могу жаловаться'.
- ' Это самое главное', - отвечает Макарцев. На этом разговор наш прекращается. Наблюдаю, как все подходят здороваться к Куроедову, опять выстраивается длинная шеренга людей, пытаюсь и я пристроиться в конце. Понимаю, что придется долго ожидать и решаю, что не стоит, достаточно, что поздоровался с Макарцевым. Вскоре начинаются приветственные речи....
Вечер, 4 июня
В Большой зал Государственной Консерватории, мы едем вечером к 20 часам. Ожидается большой концерт. Беру программу и сразу вижу, что Фурцева действительно запретила монашескому хору игумена Матфея участвовать в концерте. В первоначальной программе, которая была нам роздана до начала концерта хор значился, а теперь его нет. В первом варианте программы стояло: 1. Смешанный хор Матвеева; 2. Мужской (монашеский) хор игумена Матфея; 3. Симфонический оркестр дирижера Светланова. Более того, почему- то 'пострадал' и был заменен 'Китеж'- Римского -Корсакова, на Чайковского '1812год'.
Между тем, как стало известно, с регентом Матвеевым произошел несчастный случай. Когда он возвращался из Лавры, после избрания Патриарха, его машина столкнулась с другой, в результате Матвеев получил небольшое сотрясение мозга и регентовать не смог. Его заменил Комаров, бывший регент Елоховского Патриаршего Собора. На качестве программы исполнения это не отразилось, говорят, что Комаров как регент выше Матвеева.
Перед началом концерта, я шел по коридорам Консерватории, когда ко мне подошел священник, он предложил мне программу со словами: ' Не хотите ли программу на духовный концерт?'
- 'Духовный? - удивился я. - А что же в нем духовного? Простоторжественный концерт'.
Лицо священника, иеромонаха из Лавры, выразило недоумение. Но в следующий момент, он догадался, что я имею в виду, улыбнулся и сказал мне: ' Ах, Вы уже знаете? Действительно, не духовный. Но не огорчайтесь, хор игумена Матфея Вы услышите в Лавре в воскресенье в трапезе'.
Войдя в зал, я встретился с А.Л.Казен-Беком.
- ' А Вы знаете, почему программа концерта переменилась? - спросил я его, - хора игумена Матфея сегодня не будет'.
- ' Почему?' - удивился он.
- ' Да потому что Фурцева запретила! '- сказал я.
Лицо Казен- Бека исказилось гримасой, и он полушепотом, но весьма энергично выругался по ее адресу.
Усевшийся рядом со мной митрополит Аксумский Мефодий, Александрийской Патриархии, тоже возмущался отсутствием монашеского хора.... и ругал Фурцеву. Я видел, как вошел в зал Куроедов и занял место в первом ряду налево от прохода. Концерт можно было начинать.
Мы вернулись в гостиницу уже поздно. Было уже около двенадцати часов ночи, когда, поужинав, я стал направляться к выходу из зала. За столиком у самого выхода из зала, сидела компания служащих 'иностранного Отдела' Кудинкин, Казен-Бек, Буевский, Игнатьев ( прибывший на Собор из Болгарии). Я подошел к ним. Казан- Бек вскочил и начал нервно - возбужденно говорить. Видно было, что он слегка подвыпил, что с ним, как говорят, случается редко.
Он начал мне горько жаловаться, что его никуда не выпускают за границу:' Знаете, Владыко, не только в 'настоящую заграницу', во Францию или Америку, но и в 'братские' страны. Подал прошение поехать в Югославию. Отказали! А между тем мне нужно туда поехать для одной церковной исторической работы, которую я хочу написать. С трудом пустили только раз в Болгарию, да и то потому, что Патриарх Болгарский потребовал. А другие то постоянно ездят!'
Он весь кипел от возмущения, а Игнатьев пытался его остановить: ' Успокойся, не говори так много'.
Этот Игнатьев, уже пожилой человек, старый эмигрант, живущий в Болгарии. В прошлом он состоял в партии младороссов, во Франции. Как я потом узнал, он, пишет в ЖМП церковные статьи, преимущественно о жизни Болгарской Церкви. Пишет не плохо, но вполне в 'лояльном' духе.
Сейчас воспользовавшись моментом, он прошептал мне: ' Не думайте, что я Вам не сочувствую... я вполне согласен с Вашим заявлением на Соборе. Но мы не можем говорить, а Вы можете! Вот вся разница... и, пожалуйста, продолжайте говорить и писать'.
Кудинкин перебил его и опять, в который раз задал мне вопрос. Он задавал его мне почти каждый день на протяжении всех этих дней в Москве и Лавре: ' Как Вам нравиться Собор? Какие Ваши впечатления?'
По началу я ему отвечал: ' Подождите, Собор еще не начался ',- а потом... ' неплохо, удовлетворительно, ничего... '. Ему очень хотелось, чтобы я всецело восхвалял все происходящее на Соборе. Но этого по совести я не мог делать, а раскрыть ему все, что я думаю, считал не возможным.
Сейчас я ему сказал: ' В общем, хорошо...'.
В ответ на это Кудинкин разразился патриотической тирадой: ' Мы русские, очень скромны, слишком скромны! Мы спасли Европу от татар, потом спасли ее от Наполеона, в последнюю войну от Гитлера. Все другие народы трубили бы об этом по всему миру, хвастались бы,... а мы замалчиваем или говорим..' удовлетворительно', ' неплохо', ' в общем, хорошо'. А надо говорить- 'прекрасно'!' Я позавидовал его патриотическому оптимизму.
А относительно Казен-Бека я вспомнил его реплику на Соборе. Он был переводчиком у Виллебрандса, подходит ко мне и говорит: ' Владыко, вот если посмотреть на собравшийся здесь епископат Русской Церкви, на их лица, то скажу Вам, слава Богу, благоприятное впечатление. А вот посмотреть на лица батюшек... уже хуже'.
=
7 июня
С утра этого дня я отправился один на машине в церковь Воскресения в Филипповском переулке(теперь ул. Аксакова) на Арбате. Я никогда раньше не бывал в этой церкви, и мне хотелось там побывать. Это бывшее Иерусалимское подворье. Водитель машины не знал этой церкви, им мы долго блуждали по улицам Арбата, прежде чем нашли ее.
-' А почему Вы хотите сегодня в церковь? - спросил он меня. - Разве сегодня праздник?' И тут сам вспомнил: ' Ах да! Сегодня ведь Духов День!'Церковь была старинная, очень красивая, но маленькая. Народу полно. Девятнадцать причастников. Время прошло быстро и после службы я вернулся в гостиницу.
Я решил позвонить в 'иностранный Отдел' и узнать, дано ли мне продление визы для пребывания на территории СССР. Хоть они и уверяли меня, что все будет сделано и, что они сами пришлют мне паспорт с продлением в гостиницу, я был не спокоен.
К телефону подошел Б.С. Кудинкин.
-' Ну, как? - спросил я его. - Продлили паспорт?'
- ' Плохо, Владыко, - отвечал он, - неудача. Отказали'.
-' Как? Почему отказали? - спрашиваю я. - Вы же сами уверяли, что все будет сделано и будет полный порядок'.
- ' Не знаю, не могу понять... но это не только Вам. Всем отказали' сказал Кудинкин.
- ' Неужели и Владыке Антонию Блюму, отказали? - настаиваю я
- ' Сначала да.. И ему, и Патриарху Александрийскому, который хотел ехать в Одессу, где у него подворье. И Владыке Петру и Алексею тоже. Но потом в дело вмешался митрополит Никодим, нажал по телефону через Куроедова на кого-то... В результате Владыке Антонию и Патриарху Александрийскому продлили. Но спутнику митрополита Антония протоиерею Сергию Гаккелю отказали'.
- ' А епископу Иринею Баденскому?' - допытывался я.
- ' Ему не надо было продлевать разрешения, он имел его еще из Германии. А двум его спутникам, тоже отказали'. - Кудинкин отчитался мне полностью, но я был возмущен.
В конце разговора, Кудинкин добавил, что митрополит Никодим хочет меня повидать перед отъездом и просит быть у него в Отделе в половине шестого вечера.
