– Если человек ест, когда он голоден, – это одно. Если же человек голоден, и мысль говорит:«Я должен почувствовать вкус такой-то и такой-то пищи», – тогда это мысль, и именно это и есть разрушительный процесс.
«Как вы узнаете, что в сексе – биологическая потребность, подобная голоду, а что – психологическое побуждение, подобное жадности?» – спросил молодой человек.
– Почему вы разделяете биологическую потребность и психологическое побуждение? И вот ещё один, совершенно иной вопрос: почему вы отделяете секс от видения горы, прелести цветка? Почему вы придаёте такую огромную важность одному и полностью пренебрегаете другим?
«Если секс – нечто совершенно отличное от любви, как вы, кажется, сказали, есть ли тогда вообще какая-либо необходимость заниматься сексом?» – спросил молодой человек.
– Мы никогда и не говорили, что любовь и секс – две отдельные вещи. Мы сказали: любовь целостна, её нельзя разбить, тогда как мысль по своей природе фрагментарна. Когда господствует мысль – любви нет, это же очевидно. Обыкновенно человек знает – возможно, только его он и знает – секс мысли, то есть пережёвывание жвачки удовольствия и его повторения. Поэтому нам приходится спросить: существует ли какой-либо ещё род секса, не порождённый мыслью или желанием?
Саньяси слушал всё это со спокойным вниманием. Теперь он заговорил: «Я сопротивлялся сексу, я принял обет против него, потому что в силу традиции и рассуждений увидел, что человеку нужно обладать энергией для жизни, посвящённой религии. Но теперь я вижу, что на само это сопротивление потребовалось много энергии. И я потратил больше времени на сопротивление сексу, израсходовал на это больше энергии, чем когда-либо потратил на сам секс. Поэтому теперь мне понятно сказанное вами – конфликт любого рода есть пустая трата энергии. Конфликт и борьба гораздо более омертвляют нас, чем видение женского лица и даже, возможно, чем сам секс».
– Существует ли любовь без желания, без наслаждения? Существует ли секс без желания, без наслаждения? Существует ли любовь, которая целостна, в которую не вступает мысль? Секс – это что-то прошлое, или это каждый раз новое? Мысль очевидно стара, поэтому мы всегда противопоставляем старое и новое. Задаём вопросы мы, исходя из старого, и получить ответы хотим в терминах старого. Поэтому когда мы спрашиваем:«Существует ли секс без этого действующего, работающего механизма мысли?», – не означает ли это, что мы не вышли из старого? Мы настолько обусловлены этим старым, что никак не нащупаем своего пути в новое. Мы сказали, что любовь целостна и всегда новая – новая не как противоположность старому, ведь это опять таки было бы старым. Любое утверждение о том, что существует секс без желания, совершенно бессодержательно, но если вы проследили всё значение мысли, вы, может быть, придёте к иному. Если, однако, вы настаиваете на том, что должны любой ценой получать своё наслаждение – любви не будет.
Молодой человек сказал: «Та биологическая потребность, о которой вы говорили, именно этого и требует, ведь именно она порождает мысль, хотя и может отличаться от мысли».
«Пожалуй, я мог бы ответить моему юному другу, – сказал саньяси, – ибо сам испытал всё это. Годами я приучал себя не глядеть на женщину. Я безжалостно подавлял биологическую потребность. Биологическая потребность не порождает мысль – это мысль захватывает её, мысль превращает эту потребность в образы и в картины – и вот тогда потребность оказывается рабой мысли. Именно мысль порождает эту потребность в большинстве случаев. Я уже говорил вам, что начинаю видеть необычайную природу нашего самообмана и нашей нечестности. В нас так много лицемерия. Мы никогда не можем видеть вещи такими, каковы они есть, но должны создавать иллюзии о них. То, что вы, сэр, говорите нам, – смотреть на всё ясным взором, без воспоминаний о вчерашнем дне; вы так часто повторяли это в своих беседах. Тогда жизнь не превращается в проблему. И вот только к старости я начинаю это понимать».
Молодой человек казался не вполне удовлетворённым. Он хотел жить на своих условиях, в своих границах, соответственно той формуле, которую он так старательно построил.
Вот почему очень важно познавать себя, но не по какой-то формуле, не в согласии с каким-то гуру. Это постоянное осознание без выбора приводит к концу все иллюзии и всякое лицемерие.
Теперь дождь лил как из ведра, и воздух был очень тихим; слышался только звук воды, падавшей на крышу и на листья.
Калифорния
1
Медитация – не просто переживание чего-то, выходящего за пределы повседневных мыслей и чувств; это и не погоня за видениями и радостями. Незрелый и убогий маленький ум может иметь и имеет видения расширенного сознания, и у него бывают переживания, которые он опознаёт в соответствии с собственной обусловленностью. Эта незрелость вполне способна к успеху в этом мире, к достижению славы и известности. Гуру, которым она следует, демонстрируют то же качество и состояние. Медитация не принадлежит к таким, как они. Она не для ищущего, ибо ищущий находит именно то, что он хочет; и то утешение, которое он из этого извлекает, – это мораль его собственных страхов.
Человек веры и догмы, что бы он ни делал, не может вступить в область медитации. Чтобы медитировать, необходима свобода. Это не медитация сначала, а свобода потом; свобода – тотальное отрицание социальной морали и ценностей – есть первое движение медитации. Это не общественное мероприятие, где многие могут сообща возносить молитвы. Медитация стоит одиноко, она всегда вне границ социального поведения. Ибо истина – не в предметах мысли, не в том, что мысль составила и назвала истиной. Полное отрицание всей этой структуры мысли в целом – вот несомненная реальность медитации.
Море в то утро было очень спокойное; оно было очень синее, почти как озеро, и небо было ясным. У края водной поверхности летали чайки и пеликаны – в своём медленном полёте пеликаны почти касались воды тяжёлыми крыльями. Небо – очень голубое; далёкие холмы, выжженные солнцем, за исключением нескольких кустов. С этих холмов слетел бурый орёл, пролетел над лощиной и скрылся среди деревьев.
Свет в этой части мира обладает особенным качеством глубокого проникновения и блеска, который не слепит глаза. Чувствовался запах сумаха, апельсинов и эвкалиптов. Дождей не было уже много месяцев, и трещины рассекали обожжённую высохшую землю. Иногда на холмах вы замечали оленя, а однажды, взбираясь на холм, выдели медведя, пыльного и всклокоченного. По тропе часто проползали гремучие змеи; изредка можно было видеть рогатую жабу. На той тропе вы вряд ли встретите кого-либо. Тропа была пыльной, каменистой и чрезвычайно тихой.
Прямо перед вами появилась перепёлка со своими птенцами. Их было больше дюжины, и все они не двигались, претворяясь, что не существуют. Чем выше в гору вы поднимались, тем более диким казалось место, так как оно было совершенно необитаемым, поскольку здесь не было воды. Не было также видно птиц, и почти совсем не было деревьев. Солнце палило сильно; его жар как будто вгрызался в вас.
На этой большой высоте, неожиданно, очень близко от вас появилась гремучая змея; чтобы вас предостеречь, она издала хвостом пронзительный треск. Вы отскочили. Она была там, эта гремучая змея со своей треугольной головой, нацеленной на вас, свернувшаяся спиралью и с гремящими кольцами хвоста в центре. Вы глядели на неё, а она не спускала с вас своих немигающих глаз. Некоторое время вы следили за ней, за её полным и гибким туловищем, за её угрозой; страха не было. Затем, видя, что вы продолжаете наблюдать, змея распрямилась, перестала направлять на вас голову и хвост и начала отползать. Когда вы шагнули к ней, она снова свернулась, поместив хвост в середину, вновь готовая к прыжку. Вы играли в эту игру некоторое время, пока змея не устала; оставив её, вы спустились к морю.
Это был прелестный дом с окнами на лужайку, выбеленный внутри, хороших пропорций. В холодные ночи зажигали камин. Было так приятно наблюдать за пламенем с тысячью язычков и множеством теней. Не было слышно никакого шума, кроме неумолкающего рокота моря.
