которое никогда не потускнеет. Поэтому я и подумал, что нужно прийти сюда, поговорить с вами – если у вас найдётся время. Я не прошу каких-либо ответов на мои вопросы. Я обеспокоен: ведь я ещё очень молод, но уже обескуражен. Вокруг себя я вижу людей старого, безнадёжного поколения с их горечью, жестокостью, лицемерием, готовностью к компромиссу и благоразумием. Им нечего мне дать, и что странно, я ничего от них не хочу. Не знаю, что мне нужно; но знаю, что жить должен очень богатой жизнью, полной значения. Я определённо не хочу поступать на какую-либо службу и добиваться положения – чтобы становиться кем-либо в этом бесформенном, бессмысленном существовании. Иногда я плачу от одиночества и красоты далёких звёзд».
Некоторое время мы сидели молча, и сосна с бамбуком уловили движение ветерка.
– Жаворонок и орёл не оставляют в полёте никакого следа; учёный же оставляет после себя след, как оставляют его и все специалисты. Вы можете идти за ними ступень за ступенью и прибавлять новые ступени к тому, что они нашли и накопили; и вам известно, более или менее, куда ведёт это накопление. Но истина не такова; на самом деле это неисследованная страна, к которой нет пути; она может находиться за следующим поворотом дороги или оказаться за тысячу миль от вас. Вам нужно продолжать идти, тогда вы найдёте её рядом с собой. Но если вы остановитесь и начертите путь для кого-то другого, или наметите свой собственный путь в жизни, она никогда не подойдёт к вам близко.
«Что это – поэтический образ или действительный факт?»
– А что думаете вы? Для нас всё должно быть приведено в скучный и банальный вид – чтобы мы могли сделать с этим что-либо практическое, что-то на этом построить или поклоняться этому. Вы можете принести в дом палку, поставить её на полку и ежедневно класть перед ней цветок, и вот через несколько дней эта палка будет иметь большое значение. Ум способен придать смысл чему угодно, но придаваемый им смысл есть бессмыслица. Когда кто-то задаёт вопрос о том, что является целью жизни, это похоже на поклонение такой палке. Ужасно то, что ум постоянно придумывает новые цели, новые значения, новые наслаждение и всегда их разрушает. Он никогда не бывает спокоен. Ум, который богат в своём спокойствии, никогда не заглядывает за пределы того, что есть. Надо быть одновременно и орлом и учёным, хорошо зная, что эти двое никогда не могут встретиться. Это не означает, что их следует разделять. Необходимы оба. Но когда учёный хочет стать орлом, а орёл оставляет свои следы, в мире воцаряется несчастье.
Вы совсем молоды. Никогда не теряйте своей простоты, чистоты, и той уязвимости, которую она приносит. Это единственное сокровище, которое человек может иметь – и должен иметь.
«Эта уязвимость и есть начало и конец всего в существовании? Это и есть единственная бесценная жемчужина, которую можно найти?»
– Вы не можете быть уязвимым без простоты; имей вы хоть тысячу переживаний, тысячу улыбок и слёз, но если вы не умираете для них, как может ум быть простым? Только чистый ум, несмотря на тысячи своих переживаний, может увидеть, что такое истина. И только истина делает ум уязвимым – то есть свободным.
«Вы говорите, что нельзя увидеть истину, не будучи простым, чистым, и нельзя быть простым, не видя истины. Это порочный круг, разве нет?»
– Простота может быть только со смертью вчерашнего дня. Но ведь мы никогда не умираем для вчерашнего дня. У нас всегда есть остаток, какие-то клочки вчерашнего дня остаются, именно это удерживает ум на якоре, в тисках времени. Поэтому время – враг простоты. Человек должен умирать каждый день для всего, что ум захватил и за что держится. Иначе свободы нет. В свободе есть уязвимость. Не так, что одно следует за другим – это одно движение, и приход и уход. Поистине проста только полнота сердца.
3
Медитация – это опустошение ума от известного. Известное – это прошлое. Опустошение не является концом накопления; это, скорее, означает совсем не накапливать. То, что было, опустошается только в настоящем, и не при помощи мысли, а благодаря действию – действию того, что есть. Прошлое представляет собой движение от умозаключения к умозаключению и суждение о том, что есть, на основании этого умозаключения. Всякое же суждение есть умозаключение, вывод, будь то о прошлом или о настоящем; именно этот вывод препятствует постоянному опустошению ума от известного; ибо известное – это всегда вывод, всегда определение.
Известное есть действие воли, а действующая воля – это продолжение известного, так что действие воли не в состоянии опустошить ум. Пустой ум не может быть приобретён по требованию; он появляется, когда мысль осознаёт свою собственную деятельность – не тогда, когда мыслящий осознаёт свою мысль.
Медитация есть простота, чистота настоящего момента, и поэтому она всегда одинока. Когда ум совершенно один, когда не затронут мыслью, он перестаёт накапливать. Поэтому опустошение ума всегда в настоящем. Для уединённого ума будущее, которое принадлежит прошлому, прекращается. Медитация – это движение, это не завершение, не цель, которая должна быть достигнута.
Лес был очень обширный, с соснами, дубами, кустарниками и секвойями. Всё время журчал ручеёк, сбегавший вниз по склону. Здесь же летали маленькие бабочки, синие и жёлтые; они, казалось не нашли цветов, чтобы усесться на них, и медленно спускались к долине.
Это был очень старый лес, секвойи же были ещё старше. То были огромные деревья гигантской высоты, здесь чувствовалась та особая атмосфера, которая приходит в отсутствие человека – с его ружьями, с его болтовнёй и хвастовством своим знанием. Через этот лес не было проезжей дороги; вы должны были оставить автомобиль на некотором расстоянии и идти по тропе, покрытой сосновыми иголками.
Здесь сидела сойка, предупреждавшая всех о приближении человека. Предостережение сойки оказывало действие: казалось, всякое движение животных приостанавливалось, воцарилось чувство напряжённого ожидания. Солнечный свет с трудом проникал сюда; стояла тишина, к которой вы могли почти прикоснуться.
Две рыжие белки с длинными пушистыми хвостами, спустились вниз по сосне, стрекоча, а их коготки производили скребущий звук. Они гонялись друг за другом, бегая кругами по стволу дерева вверх и вниз, бешено наслаждаясь и радуясь. Между ними существовала какая-то напряжённость – струна игры, секса и веселья. Они по-настоящему наслаждались. Зверёк сверху внезапно останавливался, наблюдая за нижним, который всё ещё двигался, затем останавливался и нижний, и они глядели друг на друга, подняв хвосты и подёргивая носиками, направленными один к другому. Острые глазки вбирали в себя сотоварища, а также всякое движение вокруг. Они поворчали на наблюдателя, сидевшего под деревом, потом забыли о нём; но они всё время чувствовали друг друга, и вы могли почти ощущать их высочайшую радость во взаимном общении. Их жилище, должно быть, находилось где-то высоко; и вот они утомились – один побежал вверх по дереву, другой же, пробежав по земле, скрылся за другим деревом.
Сойка, синяя, внимательная и любопытная, наблюдала за ними и человеком, сидевшим под деревом; теперь и она улетела с громким криком.
Надвигались тучи; через час или два можно было ждать грозу.
Она была дипломированной специалисткой по психоанализу и работала в большой клинике. Ещё совсем молодая, в современном платье выше колен, она казалась очень напряжённой; вы могли видеть, что она сильно встревожена. За столом она была излишне разговорчивой, решительно и определённо выражая своё мнение; она, похоже, ни разу не посмотрела через большое окно на цветы, на ветерок, играющий в листьях, и на высокие, тяжёлые эвкалипты, покачивающиеся на ветру. Она ела, не обращая внимания на еду, не особенно интересуясь тем, что именно она ест.
Во время беседы в небольшой соседней комнате она сказала: «Мы, психоаналитики, помогаем больным людям приспособиться к ещё более больному обществу; и иногда, возможно, очень редко, нам это удаётся. Но на самом деле любой успех – достижение самой природы. Я подвергала психоанализу многих людей. Мне не нравится то, что я делаю; но ведь нужно зарабатывать себе на жизнь, и больных людей так много. Я не верю, что можно оказать им очень значительную помощь, хотя, разумеется, мы всё время испытываем
