внутри которого выявляются те или иные закономерности. «Во всех подобных направлениях изучения языка он фактически оказывается вне человека, вне процессов своей деятельности, вне связи с теми действительными условиями и закономерностями, которые обеспечивают само существование языка и его функционирование. В сущности, при этих условиях и сам тезис о том, что язык есть средство общения, повисает в воздухе, превращается в простую декларацию, которая не находит почти никакого воплощения в описательных лингвистических процедурах данного порядка».[924]
Но, указывает Звегинцев, «возможен и другой подход к изучению языка, когда и Г (говорящий. – В.А.), и С (слушающий. – В.А.) выступают в своих реальных качествах и исследование обращено на действительные процессы общения. В этом случае мало знать правила, по которым построен язык. Надо уметь обоснованно и уместно их употребить, чтобы состоялся акт общения (речевой акт), надо знать, как следует строить предложения, чтобы тот, кому они адресованы, понял их, надо так „ужимать“ предложения, чтобы убирать из них все лишнее (а при этом выводимые из корпуса правила языка и вовсе не обязательно соблюдать), надо подчинять произносимые предложения своему коммуникативному намерению, для чего языки не всегда располагают необходимыми средствами, надо учитывать и многое другое, что связано с человеком (будь он Г или С) и со всем комплексом его психических и физиологических возможностей».[925] И в другом месте книги Звегинцев полемически заостряет проблему: «Язык не существует вне человека. Изучать язык в отрыве от человека столько же оснований, сколько создавать независимо от человека медицину».[926] Он при этом использует аналогию, близкую к той, которую когда-то приводил Фосслер: изучать язык в отрыве от человека—то же, что изучать строение человеческого организма на трупах. То есть роль «обычной» лингвистики, включая структурную и даже генеративную, сходна с ролью анатомии в науках о человеческом организме.
Признавая важную для развития лингвистики роль Хомского, который связывает изучение языка с изучением природы человека, Зве-гинцев писал: «Если строится теория (как это имело место у Хом-ского) с ориентацией лишь на лингвистическую компетенцию, являющуюся идеализированной (т. е. фактически редукционистской) моделью говорящего-слушающего, в свою очередь помещенной в идеализированную модель языковой общности, то уже по своим предпосылкам такую теорию следует оценивать как слишком слабую и не способную справиться со своей задачей».[927]
Звегинцев, как уже отмечалось выше, не отрицал того, что было создано в лингвистике, и сознавал, что «новая» лингвистика не может не учитывать «старую». Однако эта «старая» лингвистика не могла подступиться к главному. «Если в стремлении познать язык остаются все же в пределах языка, это значит, что при этом идут на сознательный редукционизм, способный представить изучаемый объект в совершенно искаженном виде».[928]
Ученый понимал, что лингвистика, последовательно исходящая из человеческой природы языка, только начинает создаваться. Он видел ее появление в разных дисциплинах: прагматике, изучение искусственного интеллекта, социолингвистике (каждой из этих дисциплин в его книге посвящен особый раздел). Он, например, писал: «Все то, что обьединяется в весьма туманной области прагматики… суть лишь некоторые подступы к изучению подлинной природы языка, наглядно демонстрирующие наши прорехи в его познании».[929]
Говоря о лингвистах, обращавших внимание на «подлинную природу языка», Звегинцев прежде всего указывал на Гумбольдта (на лекциях в МГУ он любил говорить, что это—вершина, возвышающаяся над всем мировым языкознанием). О МФЯ и о бесспорных сочинениях Бахтина он, как я уже упоминал, пишет лишь вскользь. Но нельзя не признать, что его критика лингвистики, остающейся «в пределах языка», по своей сути сходна с критикой «абстрактного объективизма». Положительная программа, конечно, более конкретизирована по сравнению с МФЯ, но нельзя не учитывать и то, что книга Звегинцева написана на полвека позже. Зато пафос отстаивания «человеческого фактора» в языке, перенесения центра внимания на акт общения, на взаимоотношения говорящего и слушающего здесь совпадает.
За прошедшие годы дисциплины, занимающиеся такими проблемами, развивались и у нас, и за рубежом. Конечно, и сейчас они находятся на достаточно ранней ступени развития. Но наука о языке, безусловно, развивается в том направлении, которое было, пусть кратко и «не всегда вразумительно» (как позже признал Бахтин), намечено еще в конце 20-х гг. ХХ в. в пионерском исследовании – в МФЯ.
ЛИТЕРАТУРА
Абаев 1934 – Абаев В. Язык и идеология и язык как техника // Язык и мышление, II. М.; Л., 1934.
Абаев 1936 – Абаев В. И. Еще о языке как идеологии и как технике // Язык и мышление, VI–VII. М.; Л., 1936.
Абаев 1948 – Абаев В. И. Понятие идеосемантики // Язык и мышление, XI. М.; Л., 1948.
Абаев 1965 – Абаев В. И. Лингвистический модернизм и дегуманизация науки о языке // Вопр. языкознания. 1965. № 3.
Аванесов 1956 – Аванесов Р. И. Фонетика современного русского литературного языка. М., 1956.
Автономова 2004 – Автономова Н. Журнал «Славянское обозрение» – форма самоутверждения «русской теории»? // Русская теория. 1920—1930-е годы. М., 2004.
Адлам 2000 – Адлам К. От имени Бахтина. Освоение и присвоение в исследованиях русской и западной бахтинистики последних лет // ДКХ. 2000. № 1.
Алпатов 1971 – Алпатов В. М. Грамматическая система форм вежливости в современном японском литературном языке: Дис. … канд. филол. наук. М., 1971.
Алпатов 1973 – Алпатов В. М. Категории вежливости в современном японском языке. М., 1973.
Алпатов 1982 – Алпатов В. М. О двух подходах к выделению единиц языка // ВЯ. 1982. № 6.
Алпатов 1988 – Алпатов В. М. Япония: язык и общество. М., 1988.
Алпатов 1990 – ААлпатов В. М. О сопоставительном изучении лингвистических традиций (к постановке проблемы) // Вопр. языкознания. 1990. № 2.
Алпатов 1991 – Алпатов В. М. История одного мифа: Марр и мар-ризм. М., 1991.
Алпатов 1995 – Алпатов В. М. Предисловие к «Отчету аспиранта В. Н. Волошинова за 1927/28 год» // ИЛЯ. 1995. № 3.
Алпатов 1996 – Алпатов В. М. Николай – Николас Поппе. М., 1996.
Алпатов 1998а – Алпатов В. Академик Виноградов: Ученый и эпоха // Наш современник. 1998. № 11– 12.
Алпатов 1998б – Алпатов В. М. История лингвистических учений. М., 1998.
Алпатов 1999 – Алпатов В. М. Алан Гардинер – теоретик языкознания // Древний Египет: язык – культура – сознание. М., 1999.
Алпатов 2001а – Алпатов В. М. Двое из Саранска // ДКХ. 2001. № 2.
Алпатов 2001б – Алпатов В. М. Что такое Московская лингвистическая школа? // Московский лингвистический журнал. Т. 5. 2001. № 2.
Алпатов 2003а – Алпатов В. М. Альбер Сеше и история лингвистики // Сеше А. Программа и методы теоретической лингвистики: Психология языка. М., 2003.
Алпатов 2003б – Алпатов В. М. Япония: язык и общество. 2-е изд. доп. М., 2003.
Аничков 1997 – Аничков И. Е. Труды по языкознанию. СПБ., 1997.
Аптекарь, Быковский 1931 – Аптекарь В. Б., Быковский С. Н. Современное положение на лингвистическом фронте и очередные задачи марксистов-языковедов // Известия Государственной академии истории материальной культуры. Т. Х, вып. 8–9. Л., 1931.
Арутюнова 1990 – Арутюнова Н. Д. Речевой акт // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
Арутюнова, Падучева 1985 – Арутюнова Н. Д., Падучева Е. В. Истоки, проблемы и категории прагматики // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVI. Лингвистическая прагматика. М., 1985.
Ашнин, Алпатов 1994 – Ашнин Ф. Д., Алпатов В. М. «Дело славистов»: 30-е годы. М., 1994.
Баевский 1995 – Баевский В. С. Две страницы из дневника // Бах-тинология: Исследования, переводы, публикации. СПб., 1995.
Бахтин 1929 – Бахтин М. М. Проблемы творчества Достоевского. М.; Л., 1929.
Бахтин 1965 – Бахтин М. М. Слово в романе // Вопр. литературы. 1965. № 8.
Бахтин 1972 – Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского.2-е изд. М., 1972.
