к бедному мальчику лучшими, чем мы есть в самом деле... Будем добры, потом честны, а потом – не будем никогда забывать друг об друге...» (15; 195–196).
Достоевский считал, что воспоминания о действительно хорошем, выявленном в общении, одинаково нужны достигнувшим «почестей», «занятым важными делами» и тем, у кого «великое несчастье». Такое воспоминание как возгордившегося, так и отчаявшегося «от великого зла удержит, и он одумается». Психологическое воздействие слова Алеши усилено тем, что он, учтя отношение мальчиков к церковной догматике, в своей речи полностью исключает религиозную направленность.
Мысль о возможности «восстать из мертвых и увидеть опять друг друга» вводится только как ответ на прямо поставленный вопрос атеистически настроенного Коли Красоткина. Это происходит тогда, когда она уже не вызывает протеста у спрашивающего. Причем то, что Алеша отвечает, «полусмеясь, полуввосторге», в какой-то степени дает основание понимать это предположение не только в прямом, но и в метафорическом смысле (Илюшечка как образ «воскреснет» в памяти присутствующих, и «все они весело и радостно» расскажут «друг другу все, что было»).
Способностью «по-колдовски», словом «воскрешать» в памяти образы дорогих ему людей гениально обладал сам Достоевский, что ярко проявилось в его выступлении на пушкинском празднике в Москве. Г. И. Успенский вспоминал, что Достоевский нашел возможным «привести Пушкина в этот зал и устами его объяснить обществу, собравшемуся здесь, кое-что в теперешнем его положении ...заботе ...тоске. До Ф. М. Достоевского этого никто не делал, и вот главная причина необыкновенного успеха его речи».[118]
Алеша закончил свою речь призывом «И вечно так, всю жизнь идти рука в руку», который вызвал восторг у мальчиков, и они «подхватили его восклицание» (15; 196).
Действенность слова Алеши, обращенного к мальчикам, в чем-то сходна, по воспоминаниям Успенского, с манерой говорить самого Достоевского: «просто и понятно, без малейших отступлений и ненужных украшений он сказал публике, что думает о Пушкине как выразителе стремлений, надежд и желаний той самой публики, которая слушает его сию минуту, в этом же зале».[119]
По мнению Н. Вильмонта, самый пафос его речи, в каждом слове и каждой мысли которой клокотал могучий творческий дух великого писателя и человека, страстного стремления его к правде и высшей человечности, поразил слушателей Достоевского. В его неукротимом порыве к правде и красоте было что-то пророческое, предвещающее окончательную победу человека над обступающим его мировым злом.
Эффект «живого» слова Достоевского поразителен и при «озвучивании» его талантливейшими актерами, почувствовавшими его как нашего современника. Рождающиеся во время спектаклей слова Достоевского как бы звучат для сегодняшнего дня, воздействуя на самые сокровенные переживания зрителей, разрешая их сомнения, оказываясь своеобразной психологической поддержкой. Та к было в знаменитых дореволюционных МХАТовских спектаклях, где, по меткому наблюдению А. М. Горького, мысли и образы Достоевского «на сцене театра, подчеркнутые игрою артистов, приобретают убедительность и завершенность...».[120]
Живое слово Достоевского мощно звучит и в лучших современных постановках, например в спектакле «Брат Алеша» в театре «На Малой Бронной» (инсценировка В. Розова) и в учебном спектакле «Братья Карамазовы» в Ленинградском Институте театра, музыки и кинематографии. В финале московского спектакля Алеша, «родившийся» в артисте Сейфуллине, говорил именно нам, озабоченным судьбой нашей родины, вселяя оптимизм, поддерживая наши нравственные поиски. А по слову Алеши, произнесенному вступающим в артистическую жизнь ленинградским студентом, публика остро почувствовала, что весь замечательный выпуск никогда не забудет радости совместной учебы, педагогов, счастья от прикосновения «сообща» к миру Достоевского. Весь учебный театр, как сами студенты, так и зрители, поверили, что «святые воспоминания» студенческой жизни помогут молодым артистам в будущей трудной театральной жизни.
Не таких ли молодых, радостных людей, объединенных гуманистическими идеалами, идущих «рука в руку» к светлому, хотя и трудному будущему, прозревал Ф. М. Достоевский?
Достоевский всегда боялся быть непонятым в своем животворном слове. Видимо, не случайно и в своей последней речи его любимый герой Алеша специально оговаривается: «...может быть, вы не поймете, что я вам скажу, потому что и говорю часто очень непонятно, но вы все-таки запомните и потом когда-нибудь согласитесь с моими словами» (15; 195).
Вспоминали слова Достоевского и задумывались над ними уже несколько поколений. Литературовед Ю. Ф. Карякин видит Достоевского не только открывателем тайн, но больше всего открывателем самого существования тайн: «Да, всегда есть у него какой-то притягательный, нерасшифрованный „икс“, тревожащий и взнуздывающий воображение. Да, все у него сложнее, тоньше, глубже, чем нам кажется. Но главное в том, что у него все и определеннее, чем кажется».[121]
Причем открытые Достоевским тайны бытия очень актуальны и в наши дни для понимания нравственных проблем, связанных с психическим здоровьем. Его слово и в конце XX века звучит остро, злободневно и побуждает к поиску решений назревших проблем.
Свое вдохновенное слово на празднике Достоевский закончил сожалением: «Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может быть, менее недоразумений и споров, чем видим теперь. Но Бог судил иначе. Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем» (15; 148–149).
Достоевский, как и Пушкин, тоже «унес в гроб великую тайну», которую не успел досказать. Его не до конца сформулированные мысли о медицине и педагогике проглядывают в практической деятельности современных педагогов, психотерапевтов, писателей.
Призыв Алеши к мальчикам идти «всю жизнь рука в руку» оказался созвучен теории А. С. Макаренко. Его педагогические принципы, отраженные в ярких, запоминающихся художественных произведениях («Педагогическая поэма», «Флаги на башнях»), во многом созвучны Достоевскому.
Психотерапевт Мясищев, учитывавший опыт Макаренко, утверждал, что «среди его воспитанников были истерические субъекты, и они выравнивались, перевоспитывались, становились полноценными людьми». Через все творчество Достоевского проходит мысль о необходимости воспитания таких чувств, как доброта, сострадание и искренность. Даже в мрачные годы жизни нашего общества такие писатели, как А. Гайдар, В. Розов, М. Светлов, Е. Шварц, К. Паустовский, Б. Житков и другие, своими произведениями пробуждали в детях добрые и светлые чувства. Участники тимуровского движения, возникшего под влиянием повести А. Гайдара, без принуждения, «анонимно и конспиративно» творили маленькие чудеса, доставляя радость людям. И каждый из них мог бы сказать о себе словами Е. Шварца: «Я не волшебник. Я только учусь. Но ради тех, кого люблю, я способен на любые чудеса».
Традиции Достоевского (в частности, его любовь к детям) даже в годы запрета прорывались в искусстве. Недаром В. Розов, пьесы которого о честных, совестливых и ответственных мальчишках прочно вошли в репертуар юношеских театров, после восстановления прав Достоевского на сцене создал одну из лучших своих инсценировок – «Брат Алеша». На этом оптимистически-психотерапевтическом воспоминании о спектакле и драматурге, преданном свету, любви и добру великого писателя, мы и поставим точку.
«Буду известен будущему»
(вместо заключения)
Построить человеческое общество на всем том, о чем рассказал Достоевский, невозможно, но общество, которое забудет то, о чем он рассказал, недостойно называться человеческим.
Пророческие слова, вынесенные нами в название, в тексте Ф. М. Достоевского стояли между его самооценкой («Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой») и задачей, поставленной самому себе: «При полном реализме найти в человеке человека» (27; 1; 65).
В беспредельности тайн его самобытнейшего реализма, разгадываемых многочисленными исследователями в разные времена и в разных странах, проблема психического здоровья и его
