Советская Армия одна вела кровопролитную борьбу против объединенных сил гитлеровской Германии и ее союзников.
После победы под Сталинградом Чаплин получил приглашение приехать в Нью-Йорк, чтобы выступить в Карнеги-холле. На этом митинге присутствовали Перл Бак, Рокуэлл Кент, Орсон Уэллс и многие другие деятели культуры.
«Передо мной, — вспоминал позже Чаплин, — выступал Орсон Уэллс… Его речь была кашей без соли и только усилила мою решимость высказать всю правду. Я начал с упоминания о журналисте, обвинившем меня в том, что я хочу командовать в этой войне.
— Судя по ярости, с которой нападает на меня этот журналист, — сказал я, — можно подумать, что ему просто завидно, так как он сам желает командовать. Все горе в том, что мы с ним расходимся в вопросах стратегии — он не хочет открытия второго фронта в данный момент, а я хочу.
«На этом митинге между Чарли и его слушателями царило любовное согласие», — писала «Дейли уоркер». Но у меня после митинга было смутно на душе. Конечно, я испытывал удовлетворение, но вместе с тем меня мучили тревожные предчувствия…
В результате моих выступлений за открытие второго фронта моя светская жизнь постепенно стала сходить на нет. Меня больше не приглашали проводить субботу и воскресенье в богатых загородных домах».
В выступлениях Чаплина нашли отражение настроения большинства американского народа. Тем не менее наиболее реакционные газеты сделали попытку обвинить его в «большевизме» и «антипатриотизме». Они объявили его извергом, готовым ради Советского Союза пожертвовать сотнями тысяч жизней молодых американцев, истошно убеждали американских матерей предать анафеме «мирового клоуна», который лишь прикрывается маской борца против фашизма, а на деле мечтает об установлении в Соединенных Штатах социализма.
Такого рода «обвинений» в существовавших в то время условиях, естественно, было недостаточно для развертывания новой кампании травли популярного киномастера. Может быть, реакционные круги в конце концов временно и оставили бы его в покое, ожидая более благоприятного часа. Однако непрекращавшаяся политическая активность художника побудила их принять «экстренные меры». Эти меры не блистали оригинальностью: в конце декабря 1942 года правительственные органы начали судебный процесс против Чаплина, обвинив его в «жульничестве» с уплатой налогов. На суде было неопровержимо доказано, что Чаплин не только выполнял все свои финансовые обязательства, но даже уплатил 25 тысяч долларов сверх причитающихся с него налогов! Тогда через несколько месяцев, летом 1943 года, газеты неожиданно проявили повышенный интерес к никому не известной молодой актрисе Джоан Берри, которая своими наглыми домогательствами и угрозами однажды вынудила Чаплина обратиться к помощи полиции. С необычайным шумом реакционная печать начала сенсационное «разоблачение» Чаплина в растлении «юного и доверчивого создания». Окруженная «советниками», Берри выступает с притязаниями на официальное признание Чаплина отцом ее внебрачного ребенка. Простое сличение групп крови экспертами устанавливает, что «отцовство» Чаплина всего лишь очередная клевета. Несмотря на такое бесспорное доказательство, некоторое время спустя в Лос-Анджелесе все же начался длительный судебный процесс, и великий художник оказался на скамье подсудимых, обвиняемым чуть ли не во всех смертных грехах. Прокурор потребовал сурового наказания человека, являющегося «моральной и политической угрозой для Америки».
Чаплин, конечно, сразу понял, с какой стороны был нанесен удар.
— После моей речи о втором фронте, — заявил он тогда, — против меня оказалось девяносто процентов всей прессы.
Могущественные хозяева этой прессы приложили все усилия, чтобы опорочить имя великого актера. В дни ожесточенных боев против гитлеровских армий весной 1944 года самая распространенная нью-йоркская газета «Дейли ньюс» уделила суду над Чаплином больше места, чем началу наступления западных союзников на Рим. Газеты обливали артиста грязью и ложью, на протяжении многих месяцев смаковали выдуманные «подробности». Они публиковали фотографии, на которых изображалась процедура снятия с «преступника» отпечатков пальцев; в красноречивом соседстве с ним красовались стальные наручники…
Перед вынесением приговора подсудимый использовал свое право на последнее слово. Несмотря на все испытания, он не поддался чувству страха. Он меньше всего говорил о себе и о молодой женщине, послужившей слепым орудием в руках его врагов. Он посвятил свою речь судьбам Америки и ее народа; он говорил, что жизнь дается людям не для горя и слез. Для простого народа война означает лишения и смерть, для богачей — дополнительные барыши. Чтобы положить конец войне, надо покончить с фашизмом. Именно этим занята сейчас Советская Армия, это же должны делать армии Соединенных Штатов и Англии. Хотят ли американские женщины, чтобы гибли их сыновья и мужья? Конечно, нет! Он, Чаплин, тоже этого не хочет.
Из обвиняемого Чарльз Чаплин стал обвинителем. Его речь газеты, конечно, не напечатали. Он едва избежал опасности быть приговоренным к тюремному заключению — для этого не хватило голосов присяжных.
После провала затеи с судом реакционные американские газеты еще долго продолжали дуть в свою дудку и требовали то изгнания Чаплина, то ссылки на каторгу, то предания его гражданской казни и вечному забвению. Бешеная травля не сломила волю художника, не заставила его отречься от каких-либо своих взглядов и симпатий. Это нашло свое отражение, в частности, в том факте, что в разгар травли, в сентябре 1944 года, он отправил специальное приветствие советской молодежи. В нем говорилось: «Я приветствую молодежь Советского Союза, будучи уверенным, что наш мир создан для достойных — старых и молодых, ибо юность и старость нераздельны, — и будучи уверенным, что в области искусства вас ждет яркое будущее, полное славных достижений, красоты и увлекательных поисков».
Но травля, пережитая Чаплином, все же оставила в его душе заметный след. По свидетельству некоторых лиц, этот веселый и общительный человек, любивший гулять по широким, солнечным бульварам Голливуда, посещать экзотические гавайские и филиппинские клубы, почти перестал выходить из своей виллы, добровольно заточив себя в ней, как некогда в 20-х годах.
На сей раз он вынужден был (если судить по его дальнейшему творчеству) распроститься с мечтой, высказанной им несколько лет назад: «Я хочу видеть в своей стране подлинную демократию».
В таких условиях и приступил Чаплин к созданию фильма «Мсье Верду». В стане реакции картина вызвала новую волну ярости своим высмеиванием теории «свободного предпринимательства», острой критикой пороков буржуазной системы.
Меньше всего сомнений в том, в чей адрес была направлена сатира фильма, существовало у врагов Чаплина. Среди них выделялись профашистский Американский легион и так называемый Национальный легион благопристойности— могущественная реакционная католическая организация, созданная в США в 1933 году и осуществляющая фактическую цензуру кинофильмов. Оба легиона решили прибегнуть к самому сильнодействующему средству — к организации бойкота чаплиновского фильма. Используя открытое давление, пикетирование, угрозы занесения непокорных владельцев кинотеатров в «черные списки», они сумели резко ограничить показ «Мсье Верду» на американском экране — его демонстрировало по сравнению с прежними фильмами Чаплина по крайней мере в шесть раз меньшее количество кинотеатров; в ряде крупных городов он был запрещен вообще. От финансового краха Чарльза Чаплина спасла только продажа принадлежавшего ему контрольного пакета акций кинокомпании «Юнайтед артистс».
Между тем ожесточенная кампания против художника на страницах газет снова усилилась, приобретая все более грозный политический характер. Частая дробь газетных наскоков впервые была поддержана залпами демагогических обвинений с трибуны самого конгресса. Спустя два месяца после премьеры «Мсье Верду» член палаты представителей реакционер и расист Джон Ренкин выступил с требованием высылки Чаплина из Соединенных Штатов. «Если мы вышлем его, — заявил он, — то сможем не допустить на американский экран его ужасные кинокартины, и они не будут больше показываться нашей молодежи». В ответ на выступление Ренкина Чаплин заявил:
— Это обычный фашистский прием, направленный на подавление свободы слова и свободного выражения мыслей в кино.
Чаплин еще не мог знать, что новая травля его явилась лишь одним из первых актов давно и
