обоими. Боже, куда я попал — в антисемитский притон…
С этими словами он резко встал и шагнул к двери — я не решился его удерживать. Но, прежде чем покинуть мой дом навсегда, он ещё раз обернулся ко мне, высоко вскинул правую руку и выкрикнул:
— Зиг Хайль!!!
И вышел, со всей силы хряснув дверью.
Удручённый, я вернулся в кухню, где ждала меня ничего не понимающая Елена. Видимо, моё лицо выглядело немного не так, как всегда, ибо, взглянув на него, она округлила глаза:
— Герцог, миленький, что случилось? Он что, обиделся? Почему?..
Я горестно вздохнул, понимая, как нелегко будет объяснить это несведущему человеку.
— Видишь ли, Леночка, — осторожно начал я, — боюсь, нам с тобой придётся перед ним извиниться… Нет-нет, подожди, не сердись…
— Да что я такого сказала-то?!.. — не понимала Лена. — Я думала, у него с чувством юмора всё в порядке. Тем более он никакой и не… ну, этот… Кто там теперь про его прадедушку вспомнит?..
Я решил начать издалека.
— Знаешь, Лен, в институте, где я учился, очень интересная система защиты. Искусствоведы идут в паре с живописцами. Студент-художник пишет дипломную работу, то есть, проще говоря, картину, на защите он должен представить её комиссии и сказать несколько благодарственных слов. На этом его участие в шоу заканчивается, и в дело вступает искусствовед, который, собственно, и должен своим языком без костей защитить работу от придирчивых педагогов. Кстати говоря, это очень сближает людей… Не хуже массажа… Если парня прикрепляют к девчонке, а девчонка ещё и симпатичная, то это о-о-о… У меня вот была такая Катя Зайцева, станковистка, и видела б ты, как мы с ней целовались на подоконнике после защиты… Как целовались… Ах, юность…
Извини, я сбился с темы.
Так вот, Катя Зайцева. Очень красивая голубоглазая блондинка, на тебя чем-то похожа. И пока мы готовились к защите, я всё смеялся над ней и спрашивал: Кать, ты что?.. Откуда в твоей хорошенькой головке берутся такие сюжеты?.. А у неё была не одна работа, а целый триптих. И образы там — один другого жутче: яма, наполненная смёрзшимися телами, кровавая грязь, перчатки и сумочки из человеческой кожи, тяжёлые подошвы немецких сапог, колючая проволока, дети и старики, корчащиеся в газовых камерах, чёрный дым из труб крематория…
(Бедняжка Лена слушала меня с расширенными глазами, приоткрыв рот.)
А я над ней подсмеивался. И она всё терпела, нравился я ей, видно. Но однажды — незадолго до защиты — она всё-таки не выдержала и послала меня куда подальше… Сказала даже, что напишет заявление, чтоб заменили ей искусствоведа. Я понял, конечно, что перегнул, подошёл к ней наутро, попросил прощения. Она ещё долго дулась. Но потом мы помирились, ведь приближалась защита, и вот тогда-то она мне всё и объяснила: «Понимаешь, — сказала она, — если у человека в родословной есть хоть капля, хоть одна сотая часть… ну, этой крови, эти образы будут его мучить. Это где-то в генах, в подсознании. И спусковым крючком может стать любая мелочь, даже само это слово… ну, ты понимаешь. И вот потому-то я это всё и переношу на холст. Я хочу от этого избавиться». — В общем, — подытожил я, — тебе тоже лучше извиниться.
Лена смиренно опустила голову, но тут же встрепенулась:
— Да нет, погоди! Что-то тут не то! Он же сам столько раз травил на форуме анекдоты всякие, я хорошо помню! И с израильскими ребятами собачился…
— Ну, это он по свойски, — усомнился я, хотя про себя отметил, что и впрямь никогда не мог отследить, к какому политическому крылу Златоперья принадлежит Мистер Порочестер. 1/8 — на редкость удачная пропорция, позволяющая безо всякого риска выбирать лагерь по своему вкусу. Чем он, бродяга, и попользовался вволю. Ему ведь лишь бы повоевать. Сначала он вроде был за либералов, потом за патриотов, потом снова за либералов — пока, наконец, вовсе не запутался в сторонах, напрочь перестав понимать, какая между ними разница. — Он даже как-то говорил, — вспомнил я, — что благодаря Интернету стал законченным антисемитом и русофобом, и только мусульмане ему всё ещё симпатичны, потому что среди русскоязычных поэтов их пока меньшинство.
— Очень удобная позиция, — недобро сощурилась Лена. — Хорошо устроился…
— Ну да что поделаешь, всё-таки человека жизнь обделила со всех сторон. Надо быть снисходительнее…
— Ах, обделила?! — вдруг взвилась Лена. — А меня не обделила, значит? Попробовали бы вы воду вёдрами потаскать, особенно зимой! А когда во всём товариществе электричество на сутки отключается, это как?.. Интересно, — а ОН передо мной не хочет извиниться? За то, что я, русская женщина, труженица, в таких поганых условиях живу, никто извиниться не хочет, нет?..
— Леночка, ну он же не виноват…
— Я тоже в его подсознательных образах не виновата! — горько выкрикнула Елена и зарыдала. Её прерывистые, тоненькие подвывания звучали чуть приглушённо — она уткнулась носом в рукав свитера, — но очень жалобно. Густой соломенный пучок, небрежно скрученный на затылке, мелко-мелко подрагивал.
Я принялся утешать её, нежно гладить по плечу, краем сознания цепко фиксируя, что ведь это мы с ней впервые остались наедине, да и сама ситуация для меня самая что ни на есть благоприятная — так что не пора ли от всяких глупостей перейти к делу. В конце концов, Порочестер сам виноват, а я бы, слово даю, справился с задачей и без помощи монитора. Но глупое джентльменство, как всегда, сковывало мне руки, — к тому же Елена что-то вовсе не желала приникать ко мне в поисках утешения и защиты, а только, наоборот, с детской обидой скидывала мою руку с плеча и плакала ещё пуще.
Кое-как мне всё-таки удалось успокоить её, но вечер был безнадёжно испорчен. Расстались мы прохладно — я чувствовал, что Лена, несмотря на все мои уверения, дуется на меня, подозревая, что в глубине души я — вовсе не на её стороне. То же самое, по-видимому, думал и Порочестер, который, судя по всему, отнюдь не собирался перезванивать мне, чтобы извиниться. А за кого я был на самом деле — я, пожалуй, и сам не смог бы сказать. Заглянув глубоко в себя, я с удивлением обнаружил, что за короткое время успел сильно привязаться к обоим — это я-то. И теперь, в свою очередь, злился на них за то, что они не постеснялись предать нашу редкостную дружбу ради идеологической ерунды.
