«Сам-то я, если уж на то пошло, принадлежу к очень древнему польскому роду, — думал я с досадой, — так что, по сути, оба они должны сказать мне спасибо, что я вообще до них снизошёл».
Бегать за каждым по отдельности и навязываться с почётной миротворческой миссией мне вовсе не хотелось.
Что ж делать? Я решил найти в случившемся плюс и потратить освободившееся время на свои личные, неотложные дела. Их было три: 1) сдать экзамен по вождению; 2) отдать в починку любимые зимние ботинки; 3) вынести мусор.
Первое потерпело крах следующим утром. То есть теорию-то я сдал на отлично — недаром неделю зубрил! — зато, когда дело дошло до практики, я с радостью обнаружил, что многое из того, что в течение двух месяцев с воплями и матерщиной вдалбливал мне дядя Паша, имеет одну-единственную цель: чтобы я на доверенной мне колымаге дальше метра не уехал. В довершение беды, я разнервничался и с силой дёрнул рычаг переключения передач, не выжав сцепление, отчего машина с жутким дребезгом подпрыгнула на месте — и, прежде чем я спасся унизительным бегством, на меня ещё пять минут орал, багровея толстым лицом, сидевший рядом пожилой усатый гаишник. Неудача так обескуражила и расстроила меня — я-то уже привык считать себя опытным водилой! — что я даже на время забыл о своих вероломных друзьях.
«Возможно, дело номер два удастся лучше», — подумал я, вернувшись домой, — и, хорошенько вычистив и уложив в пакет ботинки, снова отправился в путь.
На углу нашей улицы располагался крохотный киоск, который я очень любил и куда всё местное население ходило по обувным нуждам: хозяйничавший там весёлый парень работал очень справно и ни разу не подвёл меня — поставленные им набойки обычно переживали самое ботинок. Драгоценная обувь, которую я бережно нёс под мышкой, ещё ни разу не проходила «техосмотра», и меня грела радость от мысли, что через день мои ботиночки станут лучше новых. Заодно я планировал прикупить и шнурки — я всегда покупал их там, когда шёл к метро или в супермаркет. Этим киоск был ещё более мне дорог. Но, дойдя до конца улицы, я вдруг с ужасом увидел, что угол совершенно гол — а от заветного киоска осталась лишь серая квадратная вмятина в асфальте!
Я не сдержался и грязно выругался. Только теперь я вспомнил то, что в блогах, и точно, обсуждали вовсю: это новый столичный мэр невесть почему объявил безвинным ларёчкам войну в первые же дни своего вступления на пост!
Беспомощно пошарив вокруг глазами, я, впрочем, увидел, что на стене, что возвышалась теперь над голым местом, кто-то подвесил большой кусок картона с телефоном оставшихся не у дел хозяев. Я записал номер, внутренне зная, что никогда им не воспользуюсь. Киоск хорош был именно тем, что находился по дороге.
С досады я решил выкинуть ботинки. Вместе с мусором (дело номер три). В очередной раз поднялся в квартиру, вытащил из помойного ведра переполненный пакет, плотно завязал его, — и, с пакетом в одной руке и парой ботинок — в другой, снова спустился во двор. Но, не успев ещё подойти к мусорным бакам, увидел, что они улезли куда-то на соседнюю улицу, — а рядом стоит машина с — как выражаются в ПДД — «нанесенными на наружные поверхности специальными цветографическими схемами». На одну страшную секунду я решил, что противоларьковая мэрская мания опустилась до самого «западло» — и уютные кирпичные выгородки, которыми оборудовали помойки в наших дворах несколько лет назад, тоже теперь сносят и увозят в неизвестном направлении. Но, подойдя ближе, увидел, что машина — милицейская, а в опустевшем пространстве выгородки (когда я по инерции заглянул туда) лежит, согнув ноги в коленях, изуродованный труп. Подробностей я, конечно, не разглядел, ибо с некоторых пор почти физически стеснялся милиционеров и гаишников — и, так и не избавившись от своей драгоценной ноши, поспешил домой. Больше всего поразило меня то, что необычное зрелище не вызвало у меня никаких иных чувств, кроме алчного любопытства.
В иное время я бы поделился всем этим с друзьями и облегчил душу. Но теперь друзей у меня не было — приходилось вновь привыкать к автономности.
Увы, не осталось у меня и неотложных личных дел. Выпадало одно — усесться за работу. Сроки поджимали, пора было готовить статью для январского номера нашего великолепного издания — не зря же я вчера потратил остаток вечера на просмотр ссылок по запросам «галерея Марата Гельмана» и «Айдан в картинках». Но я понимал, что, стоит мне только подойти к столу, как меня тут же потянет поглядеть — как там мои друзья?.. Не помирились ли?.. А я не хотел их видеть — ни вместе, ни по отдельности. Во всяком случае, до того, как они извинятся передо мной за своё хамское поведение.
В конце концов неизбежность победила. Сев за стол, я включил неугомонный агрегат, сосредоточился, страшным усилием воли заставил себя написать несколько вводных абзацев, — и, ещё, несколько секунд поторговавшись сам с собой, решил, что, в конце концов, я сам себе хозяин, после чего уверенно кликнул на ярлычок «Златоперья».
Ничего хорошего я и не думал там найти, но то, что увидел, превзошло все мои самые смелые ожидания.
Форум клокотал. И, даже не шибко вглядываясь, легко было заметить, что причина этого клокотания — мои дорогие друзья. Нет, их самих здесь не было. Ни разу не мелькнуло знакомой аватарки. Но страстные постинги митингующих златоперьевцев так и пестрели их именами — а также ссылками на какие-то «открытые письма», по которым я сначала даже не хотел ходить. Но потом решился.
И не пожалел.
Первое «открытое письмо», на которое я кликнул, принадлежало Елене. Оно так и называлось — сухо и ясно: «Открытое письмо к администрации». В нём Елена коротко сообщала, что ей, дескать, стало известно: сетевой тролль и нарушитель ПС (пользовательского соглашения) под псевдонимом «Мистер Порочестер» зарегистрирован на «Златоперье» иностранными спецслужбами с одной-единственной целью — развалить литературный сайт и довести его до полной деградации. Зачем? Елена предлагала произвести простенькую мысленную операцию — вместо слова «Златоперье» подставить «Россия». Тогда, поясняла она, даже самым глупым всё сразу станет ясно.
— Господи, что за чушь?.. — пробормотал я, прежде, чем машинально щёлкнуть по имени автора и попасть на Еленину личную страницу. Но, когда та, наконец, открылась, всё прочитанное мгновенно вылетело у меня из головы.
По-видимому, Лена уже не боялась ввести людей в заблуждение своим крупным планом десятилетней давности — даже сделанным в дорогом фотоателье. И она была права! Фото было умопомрачительное. Несколько минут я просто разглядывал его, забыв обо всём и раскрыв рот. Лицо Елены, овальное, чуть осунувшееся, с тревожно распахнутыми серыми глазами, взятое с очень удачного ракурса и умело освещённое, представляло собой идеальный, я бы даже сказал архетипический образ русской женщины, — любой кинорежиссёр, задумавший воплотить на экране, скажем, «Слово о полку Игореве», истёк бы слюной
