— Ну что ж, продолжу вводить вас в курс дела, дорогой маркиз. Конечно, фаворитизм есть фактически в любом государстве, но тут он порождает исключительное неуважение к правам личности. Вот вам весьма выразительный пример. Однажды Потемкин случайно узнал, что на Кавказе служат два офицера, умеющие плясать по-цыгански. Он тотчас же послал за ними. Они приехали и сплясали перед князем. Позабавившись этим зрелищем, Потемкин отпустил их, наградив майорским чином. Скажите, маркиз, возможно ли предположить, чтобы офицеры в какой-либо иной стране позволили обращаться с собой столь же недостойным образом?
— Принц, то, что вы говорите, поистине ужасно, — промолвил с чувством маркиз де ля Косс. В живых, выразительных зелено-карих глазах его стояли слезы.
— Любезный маркиз, всего, конечно, не расскажешь, но вот еще один эпизод, довольно точно и выразительно освещающий то величайшее презрение к человеческой личности, которое могут тут себе позволить фавориты, которые поистине всесильны. Раз Потемкин играл в карты с князем Барятинским и был очень рассеян. Тот, воспользовавшись рассеянностью Потемкина, обыграл его. Потемкин сказал ему, бросая карты: «Нет, братец, я с тобою буду теперь только в плевки. Приходи завтра». Приглашенный не преминул явиться. «Плюй на двадцать тысяч» — сказал Потемкин. Барятинский собрал все силы и плюнул. «Выиграл, братец: смотри, я дальше твоего носа плевать не могу!» — произнес Потемкин, плюнул в лицо князю Барятинскому и отдал проигрыш. Ладно, маркиз, не буду пока вас больше мучить своими россказнями, которые, должно быть, весьма расстроили вас. Давайте отужинаем, успокоимся, хоть ненадолго придем в себя, а то я столько ужасов понаплел вам, что так не долго и с ума сойти. Пойдемте, пойдемте. Остальное поведаю вам как-нибудь потом.
Принц Нассау взял под руку маркиза де ля Косса и они направились в залу.
Ланжерон был зачислен в первый Сибирский гренадерский полк, входивший в стоявшую на Дунае армию, которой командовал Г.А. Потемкин, могущественнейший фаворит Екатерины II.
Ланжерон, впрочем, в полк не поехал, а остался сначала в Петербурге, который внешне становился тогда все более великолепным, все более рафинированным.
Ужасно хотелось воевать, отличиться, но так тяжело было сразу же расстаться с Петербургом, с той рассеянной, светской жизнью, которую юный Ланжерон обожал не менее, чем войну: да, война давала возможность отличиться, но и светская жизнь давала возможность проявить себя, давала какое-то новое приложение бьющей через край энергии.
Картинка. ПЕРВАЯ АУДИЕНЦИЯ
— Ваше величество, позвольте искренне поблагодарить Вас за милостивое письмо и за предоставленную мне возможность послужить России.
Юный маркиз де ля Косс, шевалье де Ланжерон грациозно и с чувством произнося эту довольно дежурную фразу, один глаз непроизвольно скосил немного вправо: рядом с императрицей Екатериной II стояла корзина, где на розовой атласной подушке, обшитой кружевами, покоилось семейство собачек — очаровательных английских ливреток, кои, впрочем, жадно, брызгая слюной, раскусывали и глотали кусочки сахара и на этот раз показались маркизу весьма противными.
Пока императрица что-то говорила маркизу (он услышал только вежливое «Садитесь», все остальные слова, сказанные Екатериной, промелькнули, не оседая в его кудрявой голове), он на мгновение опустил голову и уже не в силах был оторвать взора от ее безобразно распухших ног, которые были втиснуты в открытые башмаки. Но маркиз довольно быстро справился с собой — вышел из состояния оцепенения и нашел в себе силы оторваться от неприятного зрелища.
Когда маркиз поднял свои глаза, живые, зеленовато-карие, но слишком выпуклые и, казалось, готовые выскочить из орбит, то увидел, что все лицо императрицы покрыто багровыми пятнами и его передернуло. Но тут он встретился с умным, насмешливым взглядом Екатерины заметил, что ее синие глаза смотрели на него с нескрываемо искренним интересом, приветливо и чуть извинительно улыбнулся. Маркиз, будущий граф Ланжерон не знал, что проницательная, но слишком привыкшая к лести Екатерина приняла инстинктивно возникшее у молодого человека чувство отвращения перед ее старческим безобразием за смущение человека, впервые лицезрящего Екатерину Великую.
Маркиз пришел в себя и теперь вполне понимал более или менее то, о чем говорит императрица и даже поддакивал ей уже вполне осмысленно.
Речь зашла о 1789-м годе и последовавших за ним кровавых событиях. Екатерина стала волноваться (вообще надо сказать, что от природы она была нетерпелива, легко забываясь и быстро выходя из себя): пятен на ее одутловатом лице вдруг заметно прибавилось и общий багровый оттенок явно усилился.
Екатерина в запальчивости сказала, доказывая самой себе (маркиз ее вообще ни о чем не спрашивал), что разгон революционной армии — задача легко осуществимая:
— Я утверждаю, что стоит завладеть только двумя или тремя ничтожными крепостями во Франции, и все остальные падут сами собой. Я уверена, как дважды два четыре, что две крепости, взятые открытой силой кем угодно, заставят всех этих баранов прыгать через палку, которую им подставят, с какой стороны захотят. Двадцати тысяч казаков было бы слишком много, чтобы расчистить дорогу от Страсбурга в Париж: двух тысяч казаков и шести тысяч кроатов будет довольно.
Маркиз посмотрел на Екатерину с большим воодушевлением и нескрываемым чувством признательности. Впоследствии он ей никогда не простит, что эти слова императрицы оказались очередным блефом — никаких казаков и кроатов (хорватов) во Францию она так и не послала, отделываясь миллионами ливров для французских принцев.
Но вернемся в кабинет императрицы в Зимнем дворце, в котором будущий граф Ланжерон получил свою первую аудиенцию у русской царицы.
Багровые пятна на лице Екатерины сгустились и потемнели. Лицо ее напоминало уже даже не красную, а черно-красную маску с двумя синенькими прорезями. Императрица даже вскочила с кресла и возмущенно топнула ногой. Тут же она, правда, скорчилась от боли и села, что как раз ее и отрезвило. Разговор плавно перетек на судьбу маркиза.
— Сколько я помню, вы зачислены в Дунайскую армию фельдмаршала Потемкина? — осведомилась императрица.
Маркиз кивнул и сделал благодарственный поклон.
Екатерина ласково улыбнулась и спросила:
— Маркиз, а удовлетворены ли мы этим назначением?
Затем она наставительно продолжила:
— Фельдмаршал строг (недруги утверждают, что капризен), но он добр и всегда готов оценить даровитых юношей, впрочем, как и я.
— Государыня, я всецело одобряю выбор, сделанный относительно моей службы, но все- таки рискую обратиться к вам с нижайшею просьбой. Не позволено ли мне будет, прежде отбытия в Дунайскую армию, принять участие в Шведской кампании?
Екатерина испытующе взглянула на маркиза и недовольно поморщилась, но ничего не сказала, только в увядшем лице ее прибавилось темно-багрового оттенка и улыбка куда-то пропала.
Наконец она заговорила, медленно отцеживая слова:
— Значит, для начала хотите послужить у принца Нассау Зигена? Что ж и это не плохо. Фельдмаршал Потемкин весьма ценит его. Идите, маркиз, я вас еще призову.
Не успел маркиз де ля Кос выйти из кабинета императрицы, как она раздраженно и с остервенением скинула башмаки, вытянула ноги и положила их на маленькую скамеечку.
— Глуп и труслив — в сердцах проговорила Екатерина. — И почему все так боятся князя, он ведь такой ласковый, такой нежный. Да, уже успел наслушаться маркиз сплетен, это точно. Но до чего
