рассмешили. Мог он, лицо армейской национальности, управиться по желанию со своим настроением. Мог и развлечь разговорами симпатичную ему женщину.
Бандиты быстро испарились из памяти, и стало хорошо настолько, что, выйдя на снежок и воздух, мы чуть ли не в обнимку отправились по пустеющим улицам в сторону моего дома и говорили без умолку о всякой беззаботной всячине, даже дурачились, хохоча и швыряясь снегом. А чуть позже, у моего подъезда, стали прощаться, без обид и чуть ли не чопорно.
– Не следует гнать лошадей? – спросил Аркадий, проницательно уловив мое нежелание видеть его сегодня в своей постели.
– Не сегодня, Аркаша, ладно? – попросила я. – Ты не обидишься?
– Нет так нет, – пожал он плечами. – Перенесем на будущее? Буду надеяться, что на ближайшее...
В ответ и в подтверждение я поцеловала его, а он ответил так искусно и энергично, что я чуть было не изменила своего решения, с трудом удержалась, чтобы не пришпорить нашу «пару гнедых», едва не взяла его за руку для того, чтобы втащить на свой этаж и не потребовать повторения в более подходящих не только для поцелуев условиях. А когда он, погладив меня замерзшими пальцами по щеке, махнул на прощанье рукой и пошел, не оглядываясь, к углу дома, ругнула себя за свою строгую последовательность и неспособность легко отказываться от заранее намеченных планов.
Глава 4
Как бы там ни было, на свое отражение я взглянула честными глазами, едва зажгла свет в прихожей. И Татьяна из зазеркалья ответила мне взглядом, полным одобрения. Как-никак устояла я перед соблазном, вернулась одна и в полной готовности сдержать свое, данное себе обещание – пораскинуть мозгами и привести в порядок все собранные за день факты, оценить их, каждому найти свое место и увязать друг с другом, насколько это возможно. Короче говоря, всласть проанализировать сложившуюся ситуацию. Анализ же, как обычно, должен был обозначить предстоящие цели и высветить план действий хотя бы на ближайшее время.
Убрав плащ в шкаф, я прошлепала на кухню, поставила чайник и глянула через окно на улицу. Отсветы фонарей бело-желтыми искрами застревали в морозных узорах по краям стекол и при каждом моем движении переливались в них тусклой радугой. Из открытой форточки тянуло бодрящим сквознячком и слабо, как из невообразимой дали, доносился грохот трамвая, проезжающего перекресток за квартал отсюда.
Где-то там, за окном, был сейчас Аркадий, шел под фонарями по ночному городу и шум трамвая, наверное, слышал тоже.
Меня остро охватило вдруг чувство одиночества, и я еще раз отругала себя за неуступчивость. Что в результате – никому в эту минуту нет до меня дела. Даже Трегубов уже успел, наверное, переключиться мыслями на другое, на того же Вадима, например, и прокручивает в голове его слова, заставившие его, взрослого мужика, умолкнуть перед бандитом, как мальчишку, пережевывая каждое по нескольку раз.
Из лирической задумчивости меня вывело звяканье крышки закипевшего чайника, и только сейчас я зажгла на кухне свет, включила телевизор и занялась кофе.
Время позднее. Хотя кому как. Некоторым и одиннадцать – глубокая ночь, когда закрываются глаза, а голову тянет упереть в грудь подбородком. Мне же, раз уж одна осталась, необходимо урвать у ночи еще пару часов полноценного бодрствования и потратить их с пользой. Для того и кофе, который я заварила со всеми своими маленькими хитростями и тут же отправила в духовку – упревать на давно выверенном методом проб и ошибок медленном подогреве. А пока принимаю душ, смывая с себя разом все несостоявшиеся грехи, мой кофе вполне успеет дойти до кондиции: будет крепок, вкусен, соответствующего цвета и аромата.
Но нет, оказывается, наваждение продолжалось! Вместо того чтобы избавляться от греховных помыслов, поливая себя колючими водяными струями, я и здесь вспомнила Аркадия, да так зримо, что воображение с готовностью отозвалось – нарисовало до того подробную картину совместного омовения, что пришлось перекрывать один из кранов и преодолевать дыхательный спазм от потока ледяной воды. Мучительно, но отрезвляюще на все сто! Перед такой процедурой не только мартини, но и более крепкая одурь не устоит.
Восстановив нарушенное равновесие чуть ли не кипятком, я прикрутила воду, насухо вытерлась жестким, как скребница, полотенцем, облачилась в тяжелый, ковровой махры халат и, с трудом переступая, толкаясь в полы лодыжками, вплыла в кухню молодой и бодрой царицей Савской.
Кофе доспел и оказался восхитительным, сигареты – сухими, по телевизору энергичные люди весело хлестали друг друга по мордам, словом, все способствовало активному и продуктивному процессу мышления на заданные темы. А начинать следует с Ольги Борисовой, моей заказчицы и клиентки. Как это она спросила меня при расставании? «Ты не забудешь обо мне, Танечка?» Да, именно так. Не беспокойся, я помню о тебе, Оленька, помню не только каждое твое слово, но и все гримасы на твоем горестном лице. Помню даже звук твоих шагов по коврам, когда ты отправлялась на кухню и возвращалась оттуда. Как же мне тебя забыть, если первая зацепка в этом деле всплыла благодаря тебе?! Ты говорила, что твой Илларион оправдывался перед кем-то по телефону за свою нетрезвость. Не перед тобой, нет, ты в тот момент рядом с ним сидела. Кто же ему, интересно, мораль читал? Ты, Оленька, утверждаешь, что над Лариком начальства нет и быть не может. Теплицы являются вашими, и только вашими сверху донизу и от начала до конца. Ты даже наследуешь их в случае смерти мужа.
Я встала, убрала звук в телевизоре и налила еще чашечку кофе, а остаток вернула в духовку – на подогрев.
Перед кем возникает необходимость оправдываться взрослому и во всех отношениях самостоятельному мужчине за свою нетрезвость? Перед женой? Любовницей? Дорогим начальством?.. На большую фантазию моя голова не способна. Звонила не женщина, ты, Ольга, почувствовала бы это наверняка. А оправдывался-то Ларик уже при втором звонке – при первом наорали на него самого так (ты слышала!), что он и рта раскрыть не смог. Или не смел? Звонили бандиты? Требовали свое, кровное? Нет. Нет у меня оснований не верить Радику Абдулатипову и его словам о том, что Борисов с Трегубовым обзавелись настолько надежной «крышей», что честным мафиози там делать нечего. Да и не смешно ли: бандиты стыдят человека за перебор спиртного! Значит, все-таки начальство? С какого боку оно к Борисову пристало? Или Ольга соврала, сказав, что теплицы – только их с Лариком собственность? Как же тогда быть с наследованием? Тоже ложь? А какой в этом смысл?
Все! Тупик! На эти вопросы пока нет ответа. Вот разве еще один момент. Оба раза звонили Ларику. Не он, а ему звонили. Испортили настроение человеку – начисто! После первого звонка, когда на него бессовестно наорали, Ларик уже был морально подавлен и соответственно вел себя – Ольга подчеркнула это особенно. Илларион звонка, кстати, ждал, держал телефон в кармане. Только какого из них ждал, первого, с криком, или второго? Второй разговор его буквально добил. Расстроенный, Ларик тут же разругался с женой, ушел из дома и сгинул в снегопаде. Но как бы разобижен он ни был, все-таки объявил жене, что направляется в свое хозяйство. Но там не появился. Такая вот картина...
Ой, кажется мне сейчас, что Ольга не выложила все как есть до конца. Что-то скрывала. Мужа по телефону ввели в морально-судорожное состояние, а жена не знает и не поинтересовалась даже, кто ему звонил? Тем более что подобные звонки были и раньше и примерно с тем же эффектом. Скрыла? Но так поступить человеку, заинтересованному в розыске более кого бы то ни было, нанимающего для этого частного детектива... Странно, странно, ей-богу!
Таких странностей я не люблю, поэтому стараюсь выяснить их при каждой появляющейся по ходу дела возможности.
А почему, собственно, в сознании Ольги связались звонки с фактом исчезновения Иллариона? Просто последовательность событий?.. Так. Дай теперь, господи, памяти.
Я отставила в сторону опустевшую чашку, немного расслабилась, закурила, выпустила в потолок синюю струйку дыма и опять сосредоточилась.
