– Какую еще правду? Я сейчас врача позову.
– Если вы насчет Абакшонка, то он дает показания милиции. Вы же не хотите беседовать с милицией?
Больная не захотела общаться с представителями правоохранительных органов, а мне сказала:
– Я не крала эти деньги. Та девушка, что лежала со мной в палате, сама мне их дала. Маша сказала, что у нее много денег и она хочет потратить их на благотворительность. Мне так повезло, что ее ко мне в палату положили! Машенька очень хорошая, добрая, но несчастная, – шмыгая носом, говорила больная.
– Почему несчастная? – уточнила я.
– Потому что... родители у нее сволочи. Это она сама мне так сказала.
– И в чем же это выражается?
– Ну я точно не знаю.
– А если хорошо подумать? – Я помахала деньгами перед носом больной.
– Ну, Маша сказала, что они всю жизнь ее обманывали, что они даже друг друга обманывают. У папы есть любовница, а у мамы – любовник. Еще они погрязли в каком-то теневом бизнесе, наживаются на горе других людей и даже Машу превратили в игрушку.
– В игрушку? – недоверчиво переспросила я.
– Да, так она и сказала, а потом добавила, что была игрушкой, но теперь решила начать самостоятельную жизнь вместе с тем мальчиком, который в соседней палате лежал.
– А что с ними случилось, Маша не говорила?
– Сказала, что нелепая случайность, и все. Я не особо любопытная, в душу к ней не лезла, а вот она в мою проникла. Я ведь порой плакала от невыносимой боли. Девочка расспросила, что со мной, кто и что может мне помочь, а я сказала, что на операцию нужны деньги. Мой муж уже всю скотину распродал, чтобы Ивану Кузьмичу заплатить, осталась последняя корова. Маша перед уходом сказала, что не надо продавать корову, и дала мне деньги. Я не хотела брать, но она не слушала, положила деньги на тумбочку и ушла. – Женщина состроила жалостливую мину и спросила: – Вы отдадите мне их, нет?
– Это будет зависеть от того, насколько вы со мной откровенны.
– Я откровенна.
– Тогда скажите, почему Маша вдруг решила сбежать из больницы?
– Не знаю. Сначала к ней заглянул ее парень, она к нему вышла в коридор, а минут через пять Маша влетела в палату, переоделась в свою одежду, сунула мне деньги, попрощалась и была такова.
– А у нее были с собой какие-то бумаги?
– Точно не скажу. У нее целая спортивная сумка была чем-то набита. Может, в ней и были какие-то документы, – женщина задумалась. – А может, и не было.
– Куда Маша теперь подалась?
– Не знаю, она об этом мне не говорила.
Я не стала больше терзать расспросами больную женщину, отдала ей Машину благотворительную помощь и, попрощавшись, вышла из палаты. В коридоре я наткнулась на Трунова, он сказал, что выяснил все обстоятельства побега, поэтому в больнице нам больше делать нечего. Мы вышли на улицу, я закурила, а Николай стал мне рассказывать:
– Вчера около одиннадцати вечера в закрытую дверь больницы постучал какой-то парнишка лет пятнадцати, причем не местный, не кочуринский, и попросил передать записку Антипову. Сторож, естественно, исполнил роль почтальона.
– Что было в той записке?
– Неизвестно. Дед клянется, что записку не читал, потому что ему воспитание не позволяет так поступать. А через полчаса эта парочка спустилась со второго этажа, и сторож, поддавшись на слезные уговоры рыжей девчонки, выпустил их.
– Наверное, они подкрепили свою просьбу деньгами. Это ее стиль, – сказала я и поймала себя на мысли, что сама частенько поступаю точно так же. Только, в отличие от Машки, я трачу деньги, которые заработала сама.
– В этом дедок мне не признался. – Трунов мягко улыбнулся. – Да, утром сторож сам же и доложил обо всем главврачу. Тот его ругать не стал, а сказал буквально следующее: «От этих больных мог геморрой начаться, а раз сами ушли, то и геморроя не будет. Молодец, Григорий Васильевич, ты все правильно сделал».
– Тогда выходит, что Абакшонок сам того парнишку прислал, так?
– Не знаю. По-моему, Иван Кузьмич – порядочный человек, – возразил мне Трунов.
– А по-моему, это далеко не так. Он взятки с пациентов по-черному берет, в этом мне одна больная призналась, под легким нажимом. – Про шантаж благотворительными деньгами я из скромности умолчала. – Ей срочная операция требуется, а Иван Кузьмич мурыжит ее, ждет, когда родственники последнюю корову продадут. И наши друзья наверняка за свое пребывание в стационаре заплатили, но не в кассу, а в карман главврача. Вот Абакшонок и засуетился.
– Может быть, только это не мой участок. Пусть Лескин в этом разбирается или дает информацию о мздоимце кому следует. Хотя, конечно, интересно, кто предупредил Антипова. У вас есть еще какие-то соображения по этому поводу? Или вы только главврача больницы подозреваете?
Других подозрений у меня не было, но сразу после этого вопроса они появились. Как озарение.
– Николай, вы знаете, вчера мне очень подозрительной показалась ваша уборщица. Она так долго убиралась в кабинете, потом за дверью вертелась, ко всему прислушивалась, приглядывалась...
– Танечка, выбросите тетю Веру из головы! Зачем ей это надо? Она простая деревенская женщина, и в городе-то, наверное, лет десять уже не была. А в Калиновке у нее родни нет. Не думаю, чтобы она была знакома с Антиповым. И с чего бы ей его предупреждать?
– Это все так, но почему она к нашему разговору такой интерес нездоровый проявляла и меня сразу же невзлюбила?
– А вот это как раз понятно! – сказал Николай, но объяснять мне то, что ему понятно, не стал, а перевел разговор на другую тему: – Татьяна, вы на меня, наверное, сердитесь за то, что я вас отговорил вчера в больницу ехать?
– Да нет, – вяло ответила я, вдавливая выкуренную сигарету в землю.
– А я же вижу, что сердитесь. Чем я могу искупить свою вину?
– Ну не знаю, – чуть оживилась я.
– А хотите, я своему коллеге в Калиновку позвоню?
– Зачем? Что это даст? – никак не могла врубиться я.
– Антипов с подружкой, наверное, туда направились. Пусть уж Тургумбаев там за ними присмотрит, задержит до вашего прибытия, если что.
– Нет, я не вижу в этом особого смысла. Вдруг снова будет утечка информации. Вы вот у Лескина поинтересовались Мишей и его девушкой, он стал наводить в Кочурине справки, наткнулся на свидетеля, главврача больницы, и сами знаете, что из этого получилось... они скрылись.
– Как вы думаете, чего или кого ребята боятся? Неужели именно вас? – спросил Трунов, глядя на меня своими карими глазами.
Я чуть не выдала ему все свои версии, но в самый последний момент меня что-то остановило. Я пожала плечами и сказала:
– Пока не знаю. Кстати, вы так мне и не сказали, почему поведение уборщицы ничуть не удивило вас.
– Это все очень просто. Она – тетка моей жены, а Лариса у меня очень ревнивая.
– Значит, вы даете ей повод...
– Даю и сейчас дам, потому что попрошу у вас номер телефона.
– Зачем?
– Ну вдруг мне удастся что-то выяснить по вашему делу...
– И это повод для ревности? – усмехнулась я. – Ладно, возьмите мою визитную карточку.
Трунов убрал визитку в карман, сел в свой джип и уехал, оставив после себя клубы пыли. Я осталась стоять около больницы. По логике вещей, надо было тут же садиться в машину и гнать в Калиновку, но я
