биологического оружия, но только в беспрецедентном масштабе. Это неизбежно приведет к конфликтам между неприкосновенностью нашей частной жизни, стремлением к получению информации, являющейся собственностью фирмы, и необходимостью установления контроля для защиты человечества. Несомненно, мы встретимся с сильным сопротивлением этого ограничения личных свобод.
Наблюдение за реализацией запрета от определенных GNR-технологий должно проходить как в киберпространстве, так и в физическом мире. Решающее значение при этом приобретает обеспечение необходимой прозрачности, приемлемой для мира, в котором информация является собственностью. Возможно, для этого будут востребованы новые формы защиты интеллектуальной собственности.
Осуществление контроля также потребует того, чтобы ученые и инженеры приняли строгий кодекс этического поведения, напоминающий клятву Гиппократа, и чтобы они имели смелость в случае необходимости передавать информацию куда следует, даже если им это будет дорого стоить. Это стало бы ответом на призыв — спустя пятьдесят лет после Хиросимы — нобелевского лауреата Ганса Бете, одного из самых главных доживших до наших дней участников проекта «Манхэттен». Он призывал всех ученых к тому, чтобы «прекратить и воздерживаться от работы по созданию, разработке, улучшению и производству ядерного и другого оружия, обладающего потенциалом массового уничтожения»[!См. также написанное в 1997 году письмо Ганса Бете к президенту Клинтону, размещенное на сайте www.fas.org/betherc.htm.!]. В XXI веке для этого потребуется бдительность и личная ответственность от всех, кто работает как в области NBC-, так и в области GNR-технологий, чтобы избежать использования оружия массового уничтожения и распространения знаний, позволяющих массовое уничтожение.
Торо также говорил, что мы «богатеем прямо пропорционально количеству вещей, без которых мы можем обойтись». Каждый из нас стремится быть счастливым, но при этом, кажется, стоит задаться вопросом о том, нужно ли нам идти на такой огромный риск, грозящий полным уничтожением, чтобы получить еще больше знаний и вещей. Здравый смысл подсказывает, что наши материальные потребности все-таки ограничены какими-то пределами, и что определенное знание слишком опасно, и лучше бы совсем отказаться от него.
Точно так же мы не должны стремиться к практическому бессмертию, не подумав о том, чего нам будет это стоить, и не приняв во внимание связанное с ним возрастание угрозы вымирания. Бессмертие — это, конечно, основная, но не единственная осуществимая утопическая мечта.
Недавно мне удалось встретиться с известным автором и ученым Жаком Аттали. Его книга «Линии горизонтов» (в английском издании она называется «Миллениум») помогла приспособить отраженный в Java и Jini подход к наступающей эпохе распространяющихся повсюду компьютерных технологий. В своей новой книге «Братство» Аттали описывает, как наши представления об утопии изменились с течением времени: «На заре формирования общества люди считали свой земной путь не чем иным, как лабиринтом страданий, в конце которого находилась дверь, через которую после своей смерти человек попадал в компанию богов, и у него начиналась
Жак помог мне осознать, в каких конфликтных отношениях находятся эти три различные утопические цели в нашем современном обществе. Он описывает и четвертую утопию —
Благодаря этим выводам мое отношение к грезам Курцвей-ля окончательно кристаллизовалась. Технологический подход к вечной жизни — практическому бессмертию при помощи робототехники — может оказаться не самой желательной утопией. Преследование этой цели чревато очевидными опасностями. Возможно, нам следует пересмотреть свои утопические приоритеты.
Где же мы можем отыскать новую этическую основу для нашего дальнейшего развития? Я пришел к выводу о том, что здесь очень могут помочь идеи, содержащиеся в книге Далай-ламы «Этика для нового тысячелетия». Как, наверное, всем хорошо известно, но мало кем востребовано, Далай-лама доказывает, что самое главное для нас — это жить с любовью и состраданием к другим людям. Он говорит и о том, что нашему обществу необходимо развивать более глубокое понимание всеобщей ответственности и взаимозависимости. Далай-лама предлагает образец положительного этического поведения для отдельного человека и для общества, который, похоже, совпадает с утопией Братства, описанной Аттали.
Далай-лама указывает на то, что мы должны понять, что делает людей счастливыми, и признать убедительные доказательства того, что ни материальный прогресс, ни стремление к силе знания не являются золотым ключиком к счастью, что возможности науки и научного поиска не безграничны.
По-видимому, представление о счастье Запад унаследовал от греков. Греки определяли счастье как «использование (упражнение) жизненных сил с целью их совершенствования, предоставляющего им полную свободу действий»[!
Очевидно, мы нуждаемся в существовании важных сложных задач, бросающих нам вызов, и в широком просторе для деятельности, чтобы обрести счастье. Однако я считаю, что мы должны найти альтернативное приложение для своих творческих сил — за пределами культуры бесконечного экономического роста; этот рост во многом был настоящим благом на протяжении нескольких сотен лет, однако он не принес нам счастья, чистейшего, без обмана, и сейчас мы должны выбирать между стремлением к неограниченному и ненаправленному росту, обеспечиваемому наукой и технологией, и очевидными сопутствующими этому опасностями.
Прошло уже больше года с момента моей первой встречи с Реем Курцвейлем и Джоном Серлем. Голоса, призывающие к осторожности и ограничениям, дарят мне надежду. Повод надеяться дают мне и люди, с которыми я познакомился. Они не меньше меня обеспокоены нашим сегодняшним затруднительным положением. Я тоже испытываю обострившееся чувство личной ответственности — не за уже проделанную мною работу, а за то, что я мог бы еще сделать в науке.
Однако, похоже, многие другие люди, которым известно о существующих опасностях, по-прежнему хранят странное молчание. Если на них надавить, они огрызаются, что, мол, «ничего нового в этом нет», словно уже достаточно одного понимания того, что может случиться. Они говорят мне: «Есть университеты, набитые биоморалистами, изучающими эту фигню целыми днями». Они заявляют: «Обо всем этом уже писали, причем специалисты». Они выражают недовольство: «Причины для твоих тревог и твои аргументы уже давным-давно известны».
Я понятия не имею, где эти люди прячут свой страх. Как архитектор сложных систем я обсуждаю эти проблемы как дилетант. Однако разве мое беспокойство должно от этого уменьшиться? Я прекрасно сознаю, как много об этом писали, говорили и официально рассуждали. Но разве из этого следует, что эта информация дошла до людей? Разве это означает, что мы можем махнуть рукой на угрожающие нам опасности?
Опыт ученых-атомщиков ясно указывает на необходимость личной ответственности, на опасность того, что события будут развиваться слишком стремительно, причем их развитие может принять независимый характер. Вслед за ядерщиками мы можем создать неразрешимые проблемы в один момент. Мы должны больше думать о том, что будет дальше, если не собираемся быть точно так же удивлены и поражены последствиями наших изобретений.
Я продолжаю профессионально работать над улучшением надежности программного обеспечения. Программы — это инструмент, и как создатель инструментов я должен бороться с некоторыми способами использования изобретенных мною инструментов. Я всегда считал, что разработка более надежного и многопрофильного компьютерного обеспечения улучшит мир и сделает его более безопасным местом; если бы я думал совершенно иначе, я был бы морально обязан прекратить эту работу. Сейчас я уже могу представить себе, что когда-нибудь такой день может настать.
Все это заставляет меня не злиться, а, скорее, немного опечалиться. Так что для меня прогресс — это горько-сладкое слово.
Помните ли вы великолепную предпоследнюю сцену в «Манхэттене», где Вуди Аллен лежит на диване и записывает свою речь на магнитофон? Он говорит о людях, создающих лишнюю головную боль самим себе, потому что это отвлекает их от более трудных, устрашающих проблем, связанных со Вселенной.
