изнеможения.
— Могу этому поверить, — ответила она.
— Работая с ним, вы многому научитесь. Если только захотите научиться. Он признает только совершенство и абсолютно безжалостен в достижении того, чего хочет. Если вы чувствительный цветок, он перешагнет через вас, если вы так же выносливы, как он, все будет в порядке.
— Я начинаю это подозревать, — сказала она задумчиво.
— Надеюсь, вы решитесь взяться за эту книгу. Я знаю, что для меня будет одно удовольствие работать с вами.
— Благодарю вас. Возможно, Фрэзер и я окажемся в состоянии прийти к соглашению.
В конце концов, ее имя уже было нанесено на его карту. Почему бы и нет? Она может попробовать поработать, если условия окажутся приемлемыми. Заказ от Фрэзера может послужить сильнейшим толчком для ее дальнейшей карьеры.
Она подняла глаза и увидела этого человека, направляющегося к ним. Каким ярким выглядел он рядом с бледной, элегантной женщиной, опирающейся на его руку. На женщине был белый полотняный костюм в светло-голубую крапинку, белокурые волосы каскадом падали на ее плечи. Она была такой тонкой, что казалась хрупкой, особенно когда осторожно переставляла ноги с изяществом цапли.
— Лиз, — сказал Фрэзер, — позволь представить тебе Кэтрин Эллиот. Кэйт, это Элизабет Мэдден. Лиз — редактор «Книги тела». Мы пока назвали ее так, за неимением ничего лучшего.
— Здравствуйте, мисс Мэдден, — сказала Кэйт, встав и протянув ей руку. Мисс Мэдден вяло коснулась тремя холодными пальцами теплой ладони Кэйт и быстро отдернула их.
— Называйте меня Лиз, — сказала она, внимательно взглянув на Кэйт широко раскрывшимися серыми глазами. — Джулио рассказал мне, что вы автор семислойного сандвича для рекламной кампании «Нью Коунтри Бред». Прошлой осенью я видела его на всех автобусах. Из-за него вся моя диета пошла прахом.
— Весьма сожалею, — ответила Кэйт, про себя изумившись, как может такое тоненькое существо нуждаться в какой-то диете. Лиз вполне можно было продеть в игольное ушко.
— Я выдерживала ее три недели, а потом купила целый батон хлеба и соорудила самый огромный бутерброд в моей жизни, и даже положила на него анчоусы, хотя вовсе не схожу по ним с ума. Потом села и съела все это за ужином. Это было чудесно! — Ее глаза зажглись при этом воспоминании. — Потом я постилась четыре дня, правда, дорогой? — Она повернулась к Фрэзеру за подтверждением.
— Лиз коллекционирует диеты, — объяснил Фрэзер, — так, как другие редкие издания или устричные раковины. — Он обнял Лиз жестом такой интимности, что Кэйт почувствовала связывающие их нити. Странно, но от этого ей вдруг стало грустно.
Лиз добродушно рассмеялась.
— Самой ужасной оказалась одна норвежская…
— Диета Намсоса, — закончил за нее Фрэзер.
— Одна рыба и этот странный бурый сыр, по вкусу похожий на Фелс-Напта.
— Джетост? — предположила Кэйт.
— Он самый, — с улыбкой подтвердила Лиз.
— Я припоминаю, — сказал Джеффри, — что одно время Джулио говорил, что самая скверная диета — это «Великая свекольная».
— Так было, — согласился Фрэзер, — так и остается. Отварная свекла, салат из свеклы, суп из свеклы — Лиз от этого становилась день ото дня все более розовой — свекла ломтиками, холодная свекла… Через месяц ее пупок выглядел, как ягода малины.
— Помню, как я разволновалась, когда удалила лак с ногтей, а они остались красными. Сегодня у меня день салата, дорогой. Так что возьми мне маринованные огурцы и мятный чай.
— Надеюсь, вам нравится индийская кухня, — сказал Фрэзер, обращаясь к Кэйт.
— Я ее по-настоящему не знаю, — ответила она. То, что проносили мимо официанты ни по виду, ни по запаху ничуть не походило на ту курицу с карри, которую готовила по средам или воскресеньям ее приятельница Марион. Раскрыв меню, она растерялась. Карри занимал целую страницу, а за ним следовали названия блюд, которых она никогда даже не слышала. Кормас? Бирианис? Пилаус, должно быть, означает плов, решила она. Кебаб она знала, но что такое нан? Здесь была тьма блюд из экзотических овощей и шесть сортов дала. Дал?
— Могу я сделать заказ за вас? — спросил Фрэзер, глядя ей прямо в глаза.
— Да, пожалуйста, — ответила она с огромным облегчением.
Пока он заказывал, Кэйт обернулась к Джеффри, который описывал Лиз, как он провел уик-энд.
— А в воскресенье, — говорил он, — я пошел на великолепный концерт. Тридцать две мандолины в Карнеги-Холл.
Кэйт засмеялась, но Лиз выглядела страдающей.
— Да-да. Это был очень серьезный концерт. — Он произнес это со смешным высокомерием. — Они исполняли Моцарта, Телеманна, Кабалевского и…
Теперь уже рассмеялся Фрэзер.
— Ты нашел какие-нибудь «русские горки» на это лето, Джеффри? — Он перевел свой сверкающий черный взгляд на Кэйт. — Вы, должно быть, изумитесь, если узнаете, что этот дизайнер самых элегантных и изысканных книг в мире имеет одну непреходящую страсть: он выискивает самые ужасные «русские горки», какие только существуют в мире.
Кэйт с трудом попыталась представить, как «медвежонок-коала» Джеффри катается на «русских горках», но так и не смогла.
— Одни новые соорудили возле Чикаго, — с энтузиазмом откликнулся Джеффри. — Там три полных петли. Я поеду туда на уик-энд в следующем месяце. — Его глаза-пуговки блестели от предвкушения путешествия. — А как вы провели выходные, Лиз? Отправились с Джулио за город к Лену Гуттеру?
— Я нашла это место очень успокаивающим, — отозвалась Лиз. — Мари и я бездельничали два дня на террасе и играли в карты, пока Лен и Джулио мужественно бродили по лесу. И каждый раз, когда возвращались, от них несло потом и они раздувались от самодовольства, и все потому, что срубили несколько веточек для костра.
— Мы сделали гораздо больше, — запротестовал Фрэзер, — раздобыли две дюжины розовых кустов и рябиновое дерево.
Кэйт поймала себя на том, что прислушивалась к этим поддразниваниям со смешанным чувством любопытства и уныния. Но вскоре ее внимание переключилось на другое. Появилась вереница официантов с накрытыми подносами, а когда они сняли с них серебряные крышки, стол превратился в рай красок. На блестящем латунном блюде шипели красные ломтики курятины, серебрились устрицы, желтым светились дольки лимона. Здесь были ярко-зеленые бобы, маленькие коричневые катыши из мяса в золотистом соусе, горки белоснежного риса с вкраплениями красного перца, горошек и поджаренные орешки. В глубокой миске содержалось темно-оранжевое пюре, в плетеной корзинке, застланной красной салфеткой, лежали куски пышного круглого хлеба. Нарезанные фрукты, рядком выложенные в серебряной чаше, образовывали цветовую гамму от ярко-красного и зеленого к белоснежному кокосу.
Кэйт изумленно покачала головой. Но не в ее натуре было предаваться философским размышлениям.
— Это великолепно, — только и сказала она. Фрэзер широко улыбнулся и подмигнул ей.
— Для глаз изголодавшихся художников. Затем он положил на ее тарелку понемногу с каждого блюда, с любовью рассказывая о каждом из них. Пюре и было далом, оно приготовлялось из различных сортов размолотого гороха и специй. Бобы были очищены и обварены, рис… Кэйт пыталась запомнить все это, а тем временем пробовала курицу. Она была снаружи хрустящей и острой, но удивительно нежной внутри, так и таяла во рту. Бобы были тоже нежными и пахли имбирем.
— Окуните кусочек хлеба — он называется парота — в дал, — посоветовал Фрэзер, — давайте, давайте.
Хлеб оказался легким и пористым, как паутина. Она опустила ломтик в дал и попробовала. Тончайшая радуга вкусовых ощущений и запахов заполнила ее рот корица и гвоздика, тмин и кориандр. Остальные специи были так перемешаны, что их ароматы остались для нее загадкой. Затем она зачерпнула что-то
