книге сердца[546], вошел в общение с Церковью, отвергающей Того, Кто есть воистину Бог?»[547]
3) Преподобный Максим утверждает, что ценность Собора или церковного собрания определяется единственно их правоверием:
«Если бы было принято осуждение [Сергия и Пирра], вынесенное на Датеранском Соборе в Риме сообразно православным догматам и канонам, то стены, разделяющие нас, рухнули бы»[548].
То, что здесь для него является важным, это, очевидно, не само осуждение, которое было изречено на Соборе, состоявшемся в Риме, но то, что эти решения были сообразны вере и православным канонам.
На возражения своих собеседников: «Собор в Риме не имеет авторитета, ибо он состоялся без приказа императора»[549], преподобный Максим отвечает:
«Если существуют приказы, которые ратифицируют прошедшие Соборы, а не православная вера, то как же были не приняты Соборы, противоположные сущности православия, коль скоро они проводились по приказу императора? Я имею в виду Соборы в Тире, в Антиохии, в Селевкии, в Константинополе во времена Евдоксия Арианина; те в Никее во Фракии, тот в Сирмиуме; и даже более поздний второй Эфесский Собор во главе с Диоскором; все они были осуждены по причине святотатственного характера безбожных догматов, которые они приняли. Почему же вы не отвергаете Собор в Антиохии, который низложил Павла Самосатского во времена наших святых и блаженных отцов Дионисия, папы Римского, Дионисия Александрийского и Григория чудотворца, возглавлявшего этот Собор, ведь он состоялся без императорского приказа? Какое правило устанавливает, что только те Соборы должны быть одобрены, которые проводились по приказу императора, или все Соборы должны собираться по приказу императора? Благочестивое правило Церкви признает одобренными и святыми те Соборы, которые отличились своим православием»[550].
Последнее утверждение как нельзя более определенно. Оно содержит в себе мысль о том, что не церковный авторитет (ни Римской, ни какой?либо другой Церкви) есть то, что определяет ценность Собора или устанавливает критерий истинности его определений или его решений [551].
4) Церковный авторитет зиждется на авторитетности того, что он исповедует православную веру. В эпоху монофелитских споров Римский папа был единственным из патриархов пентархии, кто исповедовал православную веру [552], и он оказался тем, через кого могло быть восстановлено церковное общение и провозглашено церковное воссоединение. Напротив, всякое поминовение в диптихах патриархов–еретиков означает, что они исключены из кафолической Церкви (той, которая исповедует православную веру) и отлучены от общения с ней.
Этим собеседникам, которые, как кажется, в тот момент расположены к принятию Латеранского Собора, касающегося осуждения лиц, с которыми они связаны, преподобный Максим говорит:
«Если Господь сподобил вас узнать словеса святых отцов, как того требует канон, отправьте по этому поводу декларацию, написанную на имя Римского папы: вы, я хочу сказать, император, патриарх и Собор, которые зависят от него. Что до меня, то я не войду в церковное общение с вами в настоящих обстоятельствах, пока упоминают во время святой анафоры тех, которые подверглись анафеме. Ибо я страшусь приговора анафемы […] Был ли кто?либо после смерти избавлен от обвинения, касающегося веры, и от понесенного осуждения за ее искажение? [553] О, если бы император и патриарх стали бы подражать снисхождению Бога [554]; о, если бы они обратились к Римскому папе: один — с рескриптом, содержащим поручение, а другой — с синодальным прошением; и, безо всякого сомнения, по крайней мере по церковному обычаю, папа, соглашаясь с этим, ввиду вашего правого исповедания веры, примирился бы в этом деле с вами»[555].
Из этого следует, что папа, в тот исторический момент, будучи представителем единственной Церкви, которая исповедует православную веру, и, таким образом, единственным предстоятелем соборной Церкви, является единственным, кто имеет возможность обратить к исповеданию православной веры и Константинопольского патриарха, и его синод, и императора и вынести решение, в силу своей власти разрешать от грехов, о восстановлении в единстве с Церковью. Он также является единственным авторитетом, имеющим надлежащий сан по отношению к патриарху и императору. Обстоятельства еще раз ставят Римский престол в положение исключительного права, которое делает невозможным любое сравнение и какую?либо оценку его места в отношении иерархии. Но можно предположить, что по фактическому первенству чести, которым он обладает, в данном случае то исключительное право, которое за ним признает преподобный Максим, остается до тех пор, пока оно связано с «каноном» и «церковным обычаем». Тем не менее, видно по самой формулировке, данной преподобным Максимом, и в силу тех причин, по которым он ее дает («ввиду вашего правого исповедания веры»), что в его глазах папа не является высшей инстанцией веры — инстанцией, которая представляла бы норму или даже была бы просто гарантией правоверия, но папа и сам в своих решениях подчиняется этому правоверию. Очевидно также, что именно это правоверие папы узаконивает его решение и, в особенности, обусловливает, как в данном случае, восстановление общения с еретиками, отрекшимися от своего заблуждения.
11. Послание монаху Анастасию
Патриарх Евгений умер 2 июня 657 г. Под давлением римского народа он отказался от Соборного послания патриарха Петра и сохранил православную веру. Его преемник Виталий оказался менее твердым, чем он. После своего избрания он написал Соборное послание, содержащее исповедание веры, которое не имело в своем составе осуждения «Типоса» и показалось приемлемым Константинопольскому патриарху– еретику Петру, ответившему на него с благосклонностью. «После этого имя Виталия было вписано в Константинопольские диптихи, несомненно точно так же, как и имя Петра — в диптихи Рима»[556].
Подкрепленный этим неожиданным объединением с единственной Церковью пентархии, не следовавшей ереси монофелитства, патриарх Петр сделал последнюю попытку примирения с преподобным Максимом, который был привезен в Константинополь для переговоров с ним 18 апреля 658 г.[557] В последнем тексте, написанном преподобным Максимом, он пересказывает своему ученику свою дискуссию с патриархом:
«Вчера, восемнадцатого числа, на преполовение святой Пятидесятницы, [Константинопольский] патриарх объявил мне об этом, говоря: «К какой Церкви ты принадлежишь? Этой, Константинопольской? Римской? Антиохийской? Александрийской? Иерусалимской? Вот уже все Церкви с их диоцезами объединены. Итак, если ты принадлежишь соборной Церкви, присоединяйся из страха, как бы тебе, внося изменения, на пути, чуждом Жизни, не претерпеть того, чего ты не смог предвидеть». Я им сказал: «Соборная Церковь есть правое и спасительное исповедание веры в Бога вселенной, как это явил блаженный Петр словами, которыми Его исповедовал лучшим образом (Мф. 16, 16—18). Но сделайте что?нибудь, чтобы я мог узнать, по крайней мере, исповедание, на основе которого были объединены все Церкви: я не враждебен тому, что было сделано правильным образом» [558].
Ответ патриарха показывает, что он продолжал исповедовать заблуждение, содержащееся в его Соборном послании к папе Евгению: «Мы говорим о двух действиях, по причине различия, и об одном, по причине единства» [559]. Преподобный Максим борется с этим суждением и заключает: «Этого я не могу ни выговорить, ни исповедовать как противоречащее святым отцам. Вы, которые облечены властью, сделайте же что?нибудь, что вам кажется благим» [560]. Тогда он слышит ответ: «Показалось благим императору и патриарху предать тебя анафеме по предписанию Римского папы, если ты не подчинишься, и предать тебя смерти, которую они тебе определят».
Если решение анафематствовать преподобного Максима было принято патриархом и императором «по предписанию Римского папы», то это потому, что преподобный Максим не признавал никакого авторитета
