полнейшей анархией, и когда народы могут только выиграть от завоевания их нацией достаточно сильной, чтобы ими управлять.
Двадцать две испано-американские республики, населенные расами истощенными, не энергичными, не предприимчивыми, лишенными нравственных качеств и безвольными, несмотря на то, что занимают богатейшие области земного шара, не способны извлекать никакой пользы из громадных средств, находящихся в их распоряжении. Живут они европейскими займами, которые разделяются между собой шайками хищников-политиканов в сообществе с другими шайками европейских грабителей-финансистов, эксплуатирующих невежество публики и тем более виновных, что им отлично известна невозможность уплаты выпущенных ими займов. В этих несчастных республиках всеобщий грабеж не прекращается, и так как всякий хочет при этом урвать свою долю, то междоусобные войны не переводятся; президенты каждый раз умерщвляются, чтобы новая партия могла захватить власть и обогатиться в свою очередь. Так будет продолжаться до тех пор, пока какой-нибудь талантливый авантюрист во главе нескольких тысяч дисциплинированных людей не соблазнится легкостью завоевания этих печальных стран и не введет в них железный режим, единственный, которого заслуживают народы, лишенные мужества, нравственных качеств и не способные к самоуправлению.
Если бы некоторые иностранцы, англичане и немцы, прельщенные естественными богатствами почвы, не водворились в столицах, то давно бы все эти выродившиеся страны вернулись к полному варварству. Единственная из них, которая еще кое-как держится, Аргентинская республика, спасается от общей гибели лишь потому, что в ней все более и более селятся англичане.
До введения республиканского режима все эти провинции были под владычеством Испании. Им удалось избавиться путем переворотов от мрачного правления ее монахов и ее алчных правителей. Но было уже слишком поздно: складка образовалась, духовный облик определился, и возрождение стало невозможным. К тому же монахи уже давно позаботились об уничтожении всех тех, кто проявлял хоть тень умственного развития и независимости.
От латиноамериканских республик перейдем к латинским монархиям Европы. Их положение, конечно, менее печально, но далеко не блестяще!
Современное состояние Португалии и Испании известно. Наименее наблюдательный путешественник скоро составит себе о них весьма определенное понятие после короткого в них пребывания. Финансы расстроены, промышленности и торговли — почти никакой. Те редкие отрасли промышленности, которые еще процветают, находятся в руках иностранцев или возникли благодаря последним. Страны эти, когда-то столь могущественные, теперь одинаково неспособны управлять как собой, так и своими колониями, постепенно ими утерянными. У Испании оставались Филиппины и Куба. Она подвергла эти острова столь жадной эксплуатации, во главе их поставила столь продажных и жестоких правителей, что этим вызвала ожесточенное восстание туземцев и вмешательство иностранцев.
Доктор Пинто де Гимарес в своем недавнем труде, озаглавленном «Испанский террор на Филиппинах», приводит подробности, показывающие, что представляло собой в колониях испанское владычество, и насколько было основательно глубокое отвращение, внушаемое им. Извлекаю из этого труда следующие строки:
«Необходимость вмешательства Соединенных Штатов в дела островов Тихого океана, равно как и островов Атлантического океана, сразу бросается в глаза. Испанское владычество так же тяжело отражалось на Филиппинах, как и на Кубе. Если же допущенные на Филиппинах жестокости дольше оставались тайной, то причиной этого является не столько долготерпение жертв, сколько совершенная обособленность, отдаленность от цивилизованного мира и приложенные местными губернаторами старания заглушить всякую жалобу и не давать ходу никаким заявлениям. Но истина, более сильная, чем всякий деспотизм, в конце концов всегда выступает наружу и, несмотря на то, что испанцы силой зажимали рты филиппинцам, им удалось-таки поднять такой крик, что его услышал весь мир.
Нельзя вообразить себе, какого рода притеснения, какие придирчивые формальности, какие разорительные выдумки могут зародиться в мозгу чиновника из испанцев. Предмет заботы у всех этих господ один: в три года или шесть лет их обязательного пребывания на Филиппинах составить себе возможно крупное состояние и вернуться в Испанию, избавясь, таким образом, от единодушных проклятий со стороны жителей острова. Если губернатор, спустя два года после своей деятельности, не обеспечил широко своего будущего, все его сочтут за глупца. Знаменитый генерал Вейлер[7] поместил в лондонские и в парижские банки сумму, которую его собственные соотечественники исчисляют не менее как в 12-15 миллионов франков. Каким образом в три года он сумел отложить 15 миллионов при годовом окладе в 200.000 франков?
А все-таки невольно думаешь — какие удивительные ресурсы могла бы доставлять эта страна, и какие превосходные результаты, конечно, извлекло бы из нее всякое другое государство, кроме Испании! Несмотря на кражи, вымогательства, разорения, мучения, Филиппины, тем не менее, находят возможность существовать. Но характеры должностных лиц и придирки государственной казны отстраняют от этой прекрасной страны всех тех, кто мог бы способствовать развитию ее благосостояния.
Монахи вместе с чиновниками составляли одну из самых печальных язв Филиппин. Их было шесть тысяч, и их алчность могла сравниться лишь с их ужасающей свирепостью[8]. Они снова восстановили все пытки инквизиции.
Доктор де Гимарес приводит ужасающие подробности того, как жестоко поступали испанцы с туземцами. Особенно замечательна достойная воображения романиста история сотни пленных, заключенных в темнице под названием «Яма смерти», наполненной до половины гнилой водой и кишащей крысами, змеями и всякими гадами: «Ночь, которую они там провели, была ужасна; слышны были их страдальческие вопли и мольбы о том, чтобы их прикончили. На другой день все они были мертвы».
«Перед такими фактами, — заключает Гимарес, — никто не выразит удивления, что повстанцы радовались успехам американцев[9]. Испания на этих злополучных островах в течение веков выказала такую свирепость, что при всем геройстве, с которым она защищалась, нельзя ее простить».
Господство испанцев на Кубе было, естественно, такое же, как и на Филиппинах, и население точно так же кончило возмущением[10]. Повстанцы, собранные в плохо снаряженные банды, никогда числом не превосходили 10.000 человек. Испания выслала против них 150.000 человек под начальством многочисленных генералов и истратила в четыре года на их усмирение около 2 миллиардов. Но всем этим генералам, писавшим велеречивые воззвания, несмотря на неумолимую свою жестокость, не удалось после нескольких лет борьбы восторжествовать над этими плохо вооруженными бандами. Жестокость испанцев, избиения мирного населения, производимые в широких размерах, послужили Соединенным Штатам отличным поводом к вмешательству. Все, кто не совсем лишен человеколюбия, не могли не радоваться их успехам.
Испано-американская война весьма поучительна с психологической точки зрения. Никогда так ярко не обрисовывалась роль, которую играет в жизни народов характер, а следовательно, и раса. Мир впервые был свидетелем того, как целые прочно бронированные флоты в полном составе уничтожались в несколько мгновений, не успев нанести противнику ни малейшего урона. В двух боях двадцать испанских судов были разбиты, причем не было сделано даже и слабой попытки к защите. Стоическая смерть является весьма печальным извинением неспособности. Лучшим примером того, к чему приводят непредусмотрительность, нерешительность, халатность и недостаток хладнокровия могут служить Манила и Куба. Когда американский флот входил ночью в Манилу, испанцы забыли зажечь огни, которые обнаружили бы его присутствие, и забыли также минировать пролив. В Сантьяго не позаботились послать подкрепления (в людях не было недостатка на острове), которое очень облегчило бы защиту. В Пуэрто-Рико даже не нашлось защитников. Что касается флота, который по своей доброй воле выбросился на скалы и погиб, причем ни одно из его ядер не достигло противников, — он представлял собой самое грустное зрелище. Если бы испанский флот вместо бегства ринулся на врага, то, наверняка, нанес бы последнему хоть некоторый вред и, по меньшей мере, спас бы свою честь. Совершенно справедливо пишет по этому поводу Г. Депасс[11]: «Оба противника как будто принадлежали к раз личным цивилизациям или, скорее, к разным историческим эпохам. Один, в силу своего воспитания, вполне владел как самим собой, так и своими средствами; другой же повиновался только внушениям природного инстинкта». Нельзя лучше оттенить в нескольких строках один из главнейших результатов воспитания англосаксонского и латинского.
Следующее извлечение из беседы испанского маршала Кампоса, опубликованной во всех газетах, очень хорошо выражает впечатление, произведенное на весь мир невероятными успехами импровизированной армии Соединенных Штатов в битве с боевой и весьма многочисленной испанской армией (на Кубе испанцы имели 150.000 человек, т. е. в десять раз более, чем американцы): «Самому закоренелому пессимисту не могло и в голову прийти, что на нас обрушится столь ко неудач. Поражение при Кавитэ, уничтожение эскадры Серверы, сдача Сантьяго, быстрое и
