Начальство указывает, в какой квадрат сделать за день, сколько выстрелов - и все. Чтобы переменить цели или хотя бы квадраты, нужно письменно сноситься с начальником артиллерии всего сектора... Вольтер, француз-артиллерист (автор пытается маскировать мою национальность.- Н.В.), в отчаянии от здешних порядков. Он рассказывает, как на днях командир батареи, видя большую массу наступающей пехоты противника, не стрелял по ней, а продолжал палить в другое место. Там, согласно приказу, данному накануне, предполагалась неприятельская батарея. Этой батареи уже не было, но, как ни уговаривал Вольтер, стрельба шла в бессмысленном направлении - артиллерийский офицер боялся пойти под суд за нарушение приказа'.
С большими трудностями 'французу-артиллеристу Вольтеру' удалось, наконец, добиться, чтобы боевые задачи поступали сверху и снизу и чтобы относительно малочисленная республиканская артиллерия поражала достоверно известные, наиболее важные объекты и цели.
У противника появлялось все больше легких танков с пулеметным вооружением. Я беспокоился, что непривычные к танковым атакам бойцы могут дрогнуть. Объехал пушечные батареи и познакомился с тем, как они подготовлены к стрельбе по танкам и бронеавтомобилям. Выяснилось, что командиры батарей считают борьбу с танками не своим делом. К стрельбе прямой наводкой они не были готовы. Все полагали, что для борьбы с танками должна быть создана малокалиберная противотанковая артиллерия. Но как быть, если ее нет? Простодушные командиры в ответ на этот вопрос недоуменно пожимали плечами. Впрочем, они весьма внимательно прислушивались к моим советам.
Помнится встреча с Энрике Больяносом, молодым командиром батареи, имевшей на вооружении 75- миллиметровые пушки. Он и его офицеры с удивлением встретили мои слова о том, как советские артиллеристы поражают прямой наводкой танки противника. Вместе начали тренироваться. Учеба пошла впрок. 30 октября у Гриньона группа фашистских танков ринулась в атаку. Батарея была уже хорошо подготовлена. Стреляя прямой наводкой, она поразила четыре танка при минимальном расходе снарядов.
Энрике Больянос в этом бою был ранен. После выздоровления он взял на себя тяжелую, но благородную миссию - стал ездить по всем пушечным батареям и учить артиллеристов бить танки противника.
В дни боев под Мадридом я любил нести вахту на башне 'Телефоники', откуда удобнее всего руководить борьбой с вражеской артиллерией. Особенно привлекательны были дневные часы - с двух до четырех. Это время обеда. Как ни странно, в эти часы вовсе прекращались боевые действия с обеих сторон. В обеденное время я часто ходил в полный рост по передовым позициям, вне окопов и ходов сообщения и ни разу не попадал под огонь - обед у испанцев был своего рода всеобщим священнодействием. С башни 'Телефоники' прекрасно просматривалось оживленное движение во вражеском стане в эти обеденные часы, что помогало нам заполучить немало ценных данных.
Однажды перед обедом, наблюдая с башни 'Телефоники' за боевыми порядками фашистских войск, я обнаружил 155-миллиметровую батарею противника, которая, по-видимому, готовилась стрелять по Мадриду. Я показал эту цель командиру батареи, который имел наблюдательный пункт в этом же здании, и помог ему перенести огонь с ранее пристрелянной цели на вновь обнаруженную. Командир батареи экономил снаряды и с моей помощью корректировал каждый разрыв.
Вскоре мы отчетливо увидели прямое попадание в одно из орудий противника, а затем и в другое. На позиции фашистской батареи началась суматоха.
Вдруг раздалась решительная команда командира батареи:
- Альто! (Стой!)
В чем дело? - воскликнул я. - Почему батарея перестала стрелять?
- Комида! - ответил переводчик. - Обед!
Мои увещевания не помогли: командир и все находившиеся с ним немедленно приступили к обеду. Артиллеристы уверяли, что сразу же после обеда фашистская батарея будет добита, она никуда не уйдет - у мятежников ведь тоже обед!
Этот обычай стал меня уже раздражать. Я отказался от предложенного мне обеда и вина и в продолжение двух часов, пока длился обеденный перерыв, непрерывно вел наблюдение за недобитой батареей противника. В конце второго часа к разбитым орудиям подошла грузовая автомашина, в нее погрузили убитых и раненых.
Ровно в четыре часа дня раздалась команда:
- Фуэго! (Огонь!)
Стрельба возобновилась. Разрывы ложились вблизи молчаливо стоящих орудий противника. Командир республиканской батареи оказался все-таки прав: мятежники за время обеда так и не притронулись к своим пушкам.
Но пасаран!
В первых числах ноября мятежники объявили, что они вступают в Мадрид, и пригласили иностранных корреспондентов быть свидетелями их торжественного марша по улицам побежденного города. Радио Рима, Лиссабона, Берлина истошно вопило о взятии Мадрида. Но героический город продолжал борьбу.
К 5 ноября 1936 года определилась явно предательская роль главы республиканского правительства Ларго Кабальеро и его ближайших приспешников. Крылатые, гордые слова великого русского полководца М. И. Кутузова: 'С потерею Москвы не потеряна Россия', они перефразировали на свой лад: 'С потерей Мадрида еще не потеряна республиканская Испания', не замечая, что изменились времена и условия и сейчас этот лозунг звучит предательски, деморализует защитников города.
'Пятая колонна' все чаще наносила удары в спину трудовому народу Испании. Коммунистическая партия призывала к бдительности и отпору предателям.
6 ноября правительство Ларго Кабальеро эвакуировалось из Мадрида в Валенсию. Туда же выехали все правительственные учреждения. Оборона Мадрида была поручена престарелому генералу Миаха.
В сущности, правительство Ларго Кабальеро бросило Мадрид на произвол судьбы. Но в городе остался революционный народ во главе с коммунистами. В столь сложной обстановке 5-й коммунистический полк в полном составе поступил в распоряжение генерала Миаха. В Мадриде образовался новый штаб обороны. Немалую роль сыграл подполковник Рохо, взявший на себя обязанности начальника штаба и проявивший большие организаторские способности. Он стал правой рукой генерала Миаха.
- Но пасаран! (Не пройдут!) - стало лозунгом испанских бойцов. Тысячи новых людей взяли в руки оружие.
Весь день 6 ноября я был на передовых позициях, среди войск, отбивавших атаки мятежников. Командиры и бойцы дрались до последнего патрона и были полны решимости, во что бы то ни стало отстоять город. Конечно, в эти дни, как и в последующие, по всему фронту с обеих сторон был забыт обеденный перерыв - до обеда ли было в горячке отчаянных боев!
Как же я был удивлен и расстроен, когда получил прямое приказание ночью выехать из Мадрида в Валенсию. Никакие просьбы и возражения не помогли. Я был включен в колонну, которую вел генерал Купер. Никто толком не мог объяснить причин отъезда. Все ссылались на строжайшие и категорические приказы высшего командования.
В дороге нас застал дождь, мы сбились с пути и до рассвета блуждали по горным дорогам. Наконец утром 7 ноября остановились в городе Таранконе. У всех было мрачное, подавленное настроение.
За обедом подняли бокалы в честь годовщины Великой Октябрьской революции. На Родине был праздник, а у меня тяжелый камень лежал на сердце. Я спрашивал себя вновь и вновь: правильно ли я поступил, уехав из Мадрида, надо ли было подчиняться этому приказу? Безусловно, я не мог нарушать военные порядки другой страны, но к чести ли советского человека слепо следовать безрассудным приказам?
Я предложил связаться с Мадридом и выяснить обстановку. Вскоре нас соединили со штабом генерала Миаха. Оказалось, что в Мадриде ничего не изменилось - враг стрелял и бомбил, а республиканская артиллерия вела ответный огонь. Мятежники предприняли разведку боем, чтобы выяснить, не покинут ли город. Встретили достойный отпор и откатились. Оборона столицы с каждым часом усиливалась. Голос, доносившийся из Мадрида, звучал бодро, уверенно. Как бы между прочим было сказано, что республиканцами только что захвачен секретный приказ по войскам мятежников, раскрывающий военные планы противника.
