ординарным и плоским, и оборвалась моя живая связь с ним[17].
Исчезла и еще одна, несомненно, более ценная и значимая, можно сказать, даже грандиозная достопримечательность этого места. Рядом, на площадке, раньше стояли две высоковольтные опоры с подвесками гигантских керамических изоляторов – рабочий полигон института. Пусть он пережил свое прямое назначение, но сохранить его – значило бы оставить нетронутым индустриальный пейзаж 1930-х годов, сохранить то, что мы называем памятником промышленной архитектуры. А в данном случае это и памятник технической мысли, истории науки и всей полной энтузиазма эпохе индустриализации страны (в те годы не случайно и Политехнический институт назывался Индустриальным). Ни опор, ни гирлянд изоляторов – пустая площадка.
За поворотом Яшумова мы редко шли одни. К нам присоединялись мамы с детьми со стороны Ольгинской улицы (теперь улица Жака Дюкло). Среди них были и Нонна Кареткина, и ее двоюродная сестра Лера, Леля Стефанова и Алик Наследов, они жили в новых физтеховских домах. И все мы с восторгом, наперегонки бежали по поребрику НИИ постоянного тока.
За институтом, между ним и трамвайным кольцом, оставался еще небольшой оазис жилых домов. Здесь жили Юра Петров и Юра Валов («Валик»), Таня Коновалова и Юля Дынькова. Всех их я знала по детскому саду. Мальчишки ходили, как и я, в немецкую группу, а Таня и Юля – в английскую, к мисс Нельсон.
После войны все мы – Тамара, я, Таня и Юля – оказались в одном классе. Вместе с нами оканчивали 103-ю среднюю женскую школу на Раевском Нина Завитаева, Неля Николаева и Рая Комарова. В нашем же классе учились и окончили школу Тамара Мамонтова, которая с довоенных лет жила на Новой улице, Люда Моссак и Муза Ганова с Яшумова и Пустого переулков, Нина Витенкова и Наташа Брызжева – их дома стояли на Старо-Парголовском, Наташин – почти у самой Сосновки[18]. Всех нас было тогда двадцать семь – со всего пространства от 2-го Муринского до проспекта Бенуа и Гражданки, окончивших в 1948 году 103-ю среднюю школу Ленинграда. И еще меньше – восемнадцать в предыдущем, первом послевоенном выпуске.
Из окон нашей школы был виден военный аэродром в Сосновке. Там стояли «У-2» и американские «дугласы». Однажды, когда мы сдавали последние экзамены, нескольких девочек из нашего класса летчики даже прокатили в небе над Лесным, Невой и Ладогой в открытых кабинах.
Последними в ряду по Яшумову переулку были кинотеатр «Унион» и угловой белый дом с гастрономом внизу. И кинотеатр, и магазин, и часть жилых домов оставались еще после войны, вплоть до середины прошлого века.
Но картина Яшумова переулка 1930-х годов не была бы правдивой и полной, если ничего не сказать о платформах грузового трамвая, время от времени проплывавших прямо по его середине. Еще издали можно было услышать его резкий, тревожно-дребезжащий сигнал, и вот он уже выворачивал от «Политехника»[19] и медленно, пустыми платформами вперед, не переставая сигналить, катился в сторону Сосновки. Там разрабатывался песчаный карьер, и трамвай, уже груженый отличным карельским песком, моторной платформой вперед, совершал обратный путь. А на месте карьера, на грунтах, изобилующих источниками, образовалось озеро чистой воды, получившее народное название «Бассейка». Одноколейный трамвайный путь по Яшумову – тогда переулок уже был переименован в улицу Курчатова – тоже просуществовал до середины прошлого века: расширяя карьер, песок продолжали возить и после войны.
Но наш путь продолжался, и мы подходили к воротам парка Политехнического института. Летом слева от них почти всегда стояла высокая тележка с мороженым. Оно закладывалось в специальную круглую металлическую розетку, которая держалась на толстой ручке-поршне. Сначала закладывался вафельный кружок, потом мороженое, потом снова кружок в клеточку и с каким-нибудь именем. Так и подавал его мороженщик в белом фартуке, наклоняясь к нам с высокой ступеньки и поршнем выдавливая из формы очередную порцию. Вот это было мороженое!
За воротами я снова оказывалась в еще одном, отличном от нашего, мире. Свободно войти в парк тогда было нельзя, требовалось пройти через проходную и предъявить пропуск. Пропуск выписывался на ребенка, то есть на меня, а маму или еще кого-нибудь пропускали как сопровождающих.
Парк с тех пор почти не изменился, только постарел, и в центре, в круге перед главным зданием, тогда был более ухожен. Слева от аллеи широко раскинули свои мохнатые ветви две роскошные голубые ели. По всей окружности шла окантовка кустарником барбариса. Сквозь зелень, а зимой сквозь заснеженные ветви просматривается торжественное главное здание института. Дальше – такой же белый, но более скромный – второй корпус. Все говорит о красоте, гармонии, о каком-то величавом спокойствии, строгости и достоинстве. Даже причудливый силуэт водонапорной башни как-то органично вырастал среди хоровода окружавших его сосен, возвышался над ними и сам чем-то похожий на гигантскую сосну казался их властелином.
Первый же день пребывания в детском саду был отмечен в моей биографии тем, что впервые в жизни я получила в руки ножницы. Дома мне брать ножницы никогда не разрешали. К детскому же саду (так велели) мне сшили новый синий сатиновый халатик. Когда я вернулась домой, то оказалось, что на карманчиках сверху посередине аккуратно вырезаны два маленьких треугольничка. Реакция со стороны домашних была странноватая: ни выговора, ни шума, наоборот – немая сцена.
Детский сад Клуба ученых в довоенные годы, если писать о всем его укладе, умении организовать детскую жизнь, атмосфере исключительной доброжелательности и высокой культуры, заслуживает, по крайней мере, отдельной главы.
Но здесь она как-то не укладывается, и не только из-за объема наплывающих воспоминаний, но и из-за того, что она потребовала бы иного подхода, иного ракурса отражения и размышлений.
Детский сад был для нас чем-то вроде дошкольного Лицея (в том первоначальном, пушкинском значении этого слова). Две английские и две немецкие группы. В английских воспитательницами были
