и внимательными инструкторами. Вспомнилась, какая у них была весёлая, дружная группа, столь многонациональная по составу, что первое время все только и делали, что занимались улучшением своих лингвистических способностей. Зато потом в общении не было никакого труда, а тот винегрет из языков, на котором они к тому времени говорили, все дружно прозвали «дронлинг». Было трудно и весело, а иногда даже страшно, особенно когда они проходили тесты в «Пещере Дракулы», после которых её до сих пор иногда посещали кошмарные сновидения. Она тогда, как дура, свалилась в этой кошмарной пещере в обморок со страху, и пришлось ей даже пройти какую-то восстанавливающую гипно-индукционную процедуру по новейшей английской методике. Очень неприятную, надо сказать, но всё обошлось, и с Полигона её никто не выгнал. Правда, после всех этих мучений, осталась у неё противная манера впадать иногда в излишнюю немотивированную раздражительность, из-за которой она совершала странные поступки, типа теперешней сцены с походом на Четвёртый Бастион. Но психолог Полигона сказал ей, что это временное явление непременно пройдёт, надо лишь немного потерпеть. Действительно, дался ей этот бастион, прав Мэт, нечего там делать. Она вздохнула и искоса поглядела на своего спутника, который беседовал с хозяином этой странной обсерватории. А Мэт тем временем решил проверить – его ли эта, вновь приобретённая способность, или, всё-таки, его дрона. Перебив Валетчика-Стекляруса на полуслове, типа – мне надо срочно сходить пос-сетить одно место, а то давно сижу безвылазно, он вышел с Острова, снял обруч и перчатки и, действительно отправился, куда надо по делам. Мать закончила варку и готовку, и сидела теперь в горнице, в кресле – смотрела телевизор и вязала что-то большое, тёплое и пушистое. Мет прошел в туалет, расположенный на восток от его комнаты, не доходя кухни. Вошел внутрь, закрыл за собой дверь, поднял крышку унитаза, расположенного у западной стены их совмещённого санузла, приспустил штаны, и только было, собрался делать то, зачем сюда явился, как неожиданно обнаружил на западе и немного внизу, тёпленькую, слегка лохматую точку, ту самую, которая вызвала у него столько беспокойства на Острове. Причем сразу понял, что именно ту самую, а не какую-то другую. Точка эта была явно очень далеко, но от это хуже видна не стала. Вот тебе и на! И тут на него навалилась усталость, словно он только что мешок картошки затащил на пятый этаж. И хоть он никогда не жил на пятых этажах, и ни разу не таскал туда ни картошки, ни чего бы то либо ещё такого тяжелого, но что усталость должна быть именно такая, даже и не сомневался. Он как зомби развернулся и сел на унитаз, прямо на холодный край фаянсовой вазы и глубоко задумался. Что-то в нём изменилось, пока он болел. Что-то… «Что-то, что-то, что-то, что-то, что-то есть у бегемота…» А может и не тогда, когда болел, а тогда, когда гнусные инквизиторы творили с ним непонятную мистическую гадость, пока… что? Стоп. Сначала была рубка с боевиками, которых привёл этот, святоша, блин. Блин святой. А потом он вырубился. Тыц, и всё. В смысле, всё отнялось, и он оказался дома, а его дрон в Среднеземной Фактории. И кто его туда припёр? Чё-та туману тут напудрено… И вот он два года психом ходил, и даже не удосужился разобраться, что к чему. Ну, а как ты тут разберёшься, когда всё в забытьи да в тумане, и на Остров низя? Да-а… Точка, точка, запято чка… Стоп. А, может, всё началось ещё тогда, когда этот беглый военный шипеть на него начал? То-то в мозгах у него тогда так свербело, что даже зрение плыло, как у пьяного. В-в-в-в… Вот же ш-ш, задачка! Поди, теперь разберись, где вируса подхватил… Ва-ва-ва, ва-ва-ва… ни хрена не понятнова… У-у-у-у… паразиты инквизиторские! – Петя, у тебя всё в порядке? Ты чего там воешь?
Тьфу ты, блин! Этого ещё не хватало. – Ма, да всё у меня нормально! Что уж и повыть нельзя у себя дома, да?
– Нормально? А то смотри, позалазил на остров свой, может, опять припадок начинается. Давай, я скорую вызову, а?
Мэт соскочил с унитаза, быстро смыл за собой, оделся и вылетел вон. – Да, ма! Я не маленький, что ты… Нет у меня никаких психов.
– Нету? – мать подозрительно смотрела ему прямо в глаза снизу вверх. – Ну-ну… Тут недавно про компьютерных наркоманов передавали по Даль-Тиви, говорят, очень страшная болезнь, и ни чем не лечится. Смотри, затянет тебя, и не вылезешь обратно! Скорей бы уж ты женился, может, жена тебя от острова твоего отвадит.
– Фу-у-у… Ну, а если, она сама к Острову пристрастится, а? И будем с ней на пару в инете сидеть, как два голубка.
– Тьфу, на тебя, накаркаешь ещё! И что у вас за детки тогда будут? С антеннами вместо ушей? Ох, горе ты моё, перерослое, когда же ты повзрослеешь?
– Что ты, ма! Чем позже повзрослеешь, тем позже постареешь. Дольше проживёшь.
– Как бы ни так! Просто будешь старым дитём… Иди-ка ты лучше борщику свежего поешь. Или картошечки с мясом, а то целый день куски хватаешь. Так заработаешь себе гастрит, и будешь потом старым дитём с гастритом.
– Вот, ни за что не женюсь, пока не найду себе такую девушку, которая так же хорошо готовит, как ты!
– Эх ты, жених. Иди, кушай горяченького, а я пойду, повяжу. По-сижу и по- вяжу.
На кухне Мэт налил себе полтарелочки борща, положил в него пол-ложечки свежей сметанки, взял из хлебницы свежую горбушку хлеба. Размешал сметану в тарелке с борщом, и не спеша швыркая, съел.
– Спасибо, ма! Борщ – супер!
– На здоровье, Петя! Ещё наливай, если хочешь.
– Не, ма, всё. Я чайку…
Он вскипятил чайник и заварил себе крепкого зелёного чаю, прямо в чашке. Достал из холодильника кусок сырокопчёной колбасы, твёрдой, как деревяшка. Остро оточенным ножом отрезал от него пять тонких, полупрозрачных ломтиков. Сунул один в рот и стал, причмокивая жевать, прихлёбывая горький, крепкий чай без сахара мелкими глотками. Хм… ничего, ощущеньице. Встал и подошёл к окну, держа кружку в руке.
За окном в темноте и холоде сыпалась снежная пыль, видимая только в конусе света от уличного светильника, висящего на столбе у калитки в их двор. Звёзд не было видно, как не было видно и самого неба – на его месте наблюдалась какая-то неоднородная полутёмная мгла. Хрум-хрум, взик-взик – какой-то спешащий прохожий тенью прошел по заснеженному тротуару вдоль их забора.
«Раз снег визжит, значит под тридцать…», – он отвернулся от морозного окна и сел на табуретку, лицом на запад, глазами в стол. Взял очередной ломтик колбасы, сунул его за щеку и осторожно отхлебнул из горячей кружки, тихонько крякнул и поднял глаза. Ну и, что у нас там…
Тёплая лохматая точка… Она была не тёплая, не лохматая, и совсем не точка. Но других определений для её обозначения он подобрать не мог. И ничего страшного в ней не было. Совсем ничего. Ну, и какого он тогда так позорно бежал от Боржча? Лучше надо было зайти вовнутрь, и выяснить, что это такое. Может это… Вот, блин, даже представить себе не могу, что это может быть. Валетчик бы, наверное, уже целую теорию составил на эту тему, он парень умный. Да… Умный-то, умный, но
