Борис Барышников
Большой охотничий сезон
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Дом Яковлева был не из ближних, но Рая Дмитриева, а попросту, среди своих, Хампуга — Надутые губки, изменила обычному, выверенному маршруту, и, хотя почтальонская сумка изрядно давила, к первому заспешила к нему, старику Яковлеву. Она семенила, часто-часто переставляя ноги в коротких меховых сапожках: дорога укатана, можно я поскользнуться с ношей, Там, на почте, осталась начальница, изнывающая от любопытства. И было с чего! Подумать только, старику Яковлеву опять странный перевод! Из какого-то непонятного учреждения, И не сумма его — пятьдесят рублей — лишила покоя женщин, а тот факт, что Яковлеву — и перевод. Ничего подобного еще не случалось в Урокане. Сам-то Семен Никифорович, правда, частенько отсылал деньги. То сыновьям и дочерям, племяшам, разъехавшимся учиться по институтам, то теперь вот уже внукам. Богато жил Яковлев. Промысловик первейший. И не считал рубли, не складывал в кубышку, что хотел, то и покупал, семью выхаживал, о каждом заботу имел; и расставался-то с деньгами весело, будто не нажиты они потом, не собраны по сопкам да по марям старательным охотницким трудом.
— А-а… Хампуга-подруга… Почто рання гостья? — улыбкой встретил старик девушку-почтальоншу, вошедшую в дом, как принято, без стука, пустившую с собой морозного воздуха с улицы. — Не тяжко такой куль тащить?.. Садись чайку выпить.
«Вот старый, все понимает, все видит. То-то ни один зверь еще не ушел от него», — мелькнуло у Раи. А вслух, растягивая пунцовые губы с капельками тающего на них инея, сказала:
— Чайку выпью, дедушка. Спасибо. А сумка-то тяжелая — это вы правильно… И знаете, отчего?
— А? — переспросил Яковлев, подставив девушке правое ухо.
— Отчего, говорю, знаете? — повторила она громче.
— Скажи уж.
— А вот! — Рая вынула отложенные отдельно деньги с бланком перевода и заглянула в лицо старику. — Это вам. Опять пятьдесят рублей!.. Спешила — боялась, вы в тайгу раньше подадитесь.
— Ну как же… Раньше…
Звонким предрассветным утром началось тогда его соболье шаманство.
Мастер он был по белке и песцу, горностаю и лисице. Сохатого ли, оленя дикого, кабаргу — любого рогатого и копытного зверя брал умело. Счет потерял волкам. Медведей десятка два завалил. Кого не приходилось добывать по охотницкой необходимости либо по случаю. Но соболь… Соболь был страстью всей его жизни. Первое, с чего он себя помнил, — конечно, глаза и руки матери, но потом — соболь. Теплота и ласковость его меха цвета молодой сосновой коры. А в шесть лет он вытащил искусанными руками из обмета первого своего соболя. Дрожал, чуть не плакал от счастья и… выпустил зверька на волю. Верил с тех пор, что тот дружок и приносит ему удачу.
Олени в загоне, собаки заперты — на поиск он любил ходить в одиночку. Меньше шума. Кильтырой скользил на камусных лыжах вдоль низкого берега против течения, иногда чуть ли не по самой кромке льда у чистой воды. Ковырял узловатым в суставах пальцем следы, оставленные когтистыми лапками… А вот и свежий след! Даже глазом заметно, что свежий. Старик все же ощупал снег, понюхал щепоть, осмотрелся. Соболь пировал здесь только что. По каменной грядке спустился к полынье, выждал и цапнул жирную рыбину. Снег взъерошен. Раздавленные капли крови. Чешуя… Ага… Потащил добычу, учуяв, видать, шелест камусов: рядом с выволочным следом, уводящим под берег, тянулась полоска, прочерченная рыбьим хвостом.
За десяток километров, что прошел охотник вверх по реке, попалось немало таких мест. Кильтырой обозначил их вешками — легче найти, если падет снег. Завтра ставить капканы и кулёмы. Вернулся к избушке и двинулся по реке вниз. В разгар работы вдруг услышал рокот невидимого вертолета, пролетавшего далекой стороной. И хотя привыкли все уже к этим шумным, быстрым машинам, обычным в их краях, старик подивился: изыскательский сезон закончился давно, колхозные оленьи стада пасутся в других краях. Но скоро он забыл про вертолет. Надо было успеть разведать Мульмугу и наловить прикорма соболям.
Дни полетели стремительно. Устроив ловушки на реке, Кильтырой верхом на своем тофаларском учуге, сопровождаемый Кайраном и Пулькой, двое суток челночил отроги: искал глухариные и рябчиковые ягодные угодья, «склады» кедровок, беличьи гайна. Белок и здесь хватало, но ни разу руки не потянулись к «тозовке», хотя и донимал соблазн. Как-то собаки подняли соболя, загнали в нору под корнями. Кильтырой топором расширил вход, разделся, влез чуть ли не до унтов и вытянул пушистого, перехватив тому горло… Разрезал тушку, рассмотрел, что и когда ел соболь, сыт ли, голоден, что любит, и кинул горячее лакомое тельце собакам.
Ночевали опять у костра, прижавшись друг к другу. Проснулись, укрытые тонким слоем нежданного снега, что очень обрадовало Кильтыроя. Хорошо присыпало, меньше прядется рыскать, каждый след свежий. «За сегодня дойду до того зимовья, что в Орлином распадке, поутру набью рябчиков для привады», — наметил он. Полсотни капканов в дальней той избушке. С их установки намеревался он начать обратный путь к Муль-муге. А дальше всех дел-то: забрать снасти в главном зимовье, насторожить их на оставшемся участке, и подойдет пора снимать «урожай», сначала на реке, потом и здесь, в предгорьях. Если, конечно, соболь не сгинет, не сглазить бы… Кильтырой резанул ножом но дощечке-календарю, положил ее в висевший на шее мешочек, в котором хранился талисман — горстка собольих зубов, и тут же почувствовал тревогу. Откуда она дала о себе знать, он еще не мог догадаться, но всем нутром уловил ее. Он не издал ни звука, не сделал ни одного резкого движения, но любимец учуг, так охотно несший хозяина, вдруг сбавил рысь и вскоре замер на месте, косясь на всадника. Что-то передалось оленю от человека. Или, быть может, таинственный и неразгаданный сигнал природы достиг и его крови?..
Кильтырой скинул шапку. По-прежнему тишина владела этой землей… Олень вынес его на поросший кедровым стлаником гребень кручи, за которым мгновение назад скрылись Кайран и Пулька. Его взору предстало обширное плато с редкими островками тальника и чахлых лиственниц. И все это заснеженное пространство было будто вспахано широкой неровной полосой, кромку которой не решались пересечь даже лайки, уткнувшие в нее нюхающие морды.
Волки!
Совсем недавно прошли огромной стаей. Такой, какую за свою долгую жизнь он встречал лишь однажды, в последнюю военную зиму. А при нем малокалиберка за плечами, топор, привязанный к седлу, да медвежий нож на поясе. Он представил себя спокойно спящим в то время, как рядом шла лавиной с плоскогорья звериная стая. И если бы ночной снегопад не спрятал их следы и запахи… Озноб пробрал человека до костей, заныло в крестце. Кильтырой отряхнулся по-собачьи, скинул страх, свистнул тихонько лайкам и двинулся вдоль волчьей дороги, пока та не оборвалась за карнизом плато.
— Однако, не пойдем к Орлиному распадку, — сказал он Кайрану и Пульке. — Назад пойдем, к
