снял телефонную трубку и, когда оператор ответил, заявил: – Говорит Эймос Маккрекен из 1025-го, с кем поговорить, чтобы сюда доставили фортепьяно?
– Папочка…
– Тихо, детка. – И снова в трубку: – Да, да верно, фортепьяно. Знаете, с клавишами.
– Я не хочу играть на фортепьяно, папочка.
– Это твоя любимая вещь, детка. Мы с тобой славно играли в четыре руки, помнишь?
– Но…
Эймос поднял руку, прервав ее:
– Это управляющий? Говорит Маккрекен из 1025-го номера, вы знаете, внезапно мне ужасно захотелось поиграть на фортепьяно, и мне кажется, вы тот самый человек, который может мне его доставить. Мне все равно, какое, – пианино, спинет, рояль, – подойдет любой вариант.
– Я не буду играть.
– Подождите секунду, – сказал Эймос в трубку и прикрыл мембрану рукой. – Разумеется, ты будешь играть, и прекрати капризы, не надо делать трагедию. Дома ты всегда меня умоляла поиграть с тобой на фортепьяно. Верно? Скажи, я прав? Да или нет? Говори!
– Не кричи на меня так, папочка!
– Никто не кричит, но ты слишком чувствительна для такого старого возраста, если хочешь знать мое мнение.
– Ничего подобного! Я просто не хочу играть на пианино, вот и все!
– А что ты хочешь?
– Спать.
– Но ты уже спала.
– Папочка…
– Погодите-ка секундочку. Я сейчас все расставлю по своим местам. Извините, что заставляю вас ждать. – Он снова зажал мембрану. – Ну так как – да или нет?
Джессика отрицательно потрясла головой.
– Страшно жаль, что побеспокоил вас, – сказал Эймос в трубку, – оказывается, мне нужно не фортепьяно. А надувной матрас у вас случайно нигде не завалялся? Нет? Ну что ж, так всегда бывает. Спасибо все равно.
Он положил трубку, молча подошел к столу, где оставил свои клавишные, с осторожностью наклонился, чтобы не вызвать очередной спазм в спине, поднял и отнес обратно инструмент в спальню, захлопнув за собой дверь с такой силой, что сам вздрогнул. Он знал, что это приближается. Поставил клавишные обратно в футляр, запер его и подул на пальцы, потом резко развернулся, пошел было обратно к дочери, готовый прочитать ей нотацию об испорченных неблагодарных детях, как внезапно его мозг пронзило презрение к себе – ты, преступный идиот, ей только четыре.
Внезапно его охватила слабость, он вернулся от двери своей ненаглядной любимой дочери и, подойдя к столу, написал записку: «Меня держат здесь в плену, кто найдет мою записку, сообщите Дж. Эдгару Гуверу». Уже сложил, но вдруг вспомнил, что Джессика не может читать. Смял и написал на другом листке очень крупными печатными буквами: «Я просто без памяти тебя люблю». Вообще-то Джессика и это не могла прочитать, но он посылал ей записки с такими словами так много раз из разных мест, что она узнаёт знакомые слова и знает их значение.
Он сложил записку, вложил в конверт, подошел к двери гостиной, медленно встал на колени и, делая как можно больше шума, просунул конверт под дверь, оставив кусочек со своей стороны, чтобы знать, когда она возьмет его послание.
Оно было получено почти мгновенно. Эймос лег на ковер и стал ждать ответ. Он думал, что это будет по обыкновению лист, заполненный нарисованными звездами или крестиками. Иногда это была буква Д, или большая физиономия с трубкой – портрет отца в воображении ребенка, или семейный – одна большая фигура, это сама Джессика, и две маленьких – его и Лайлы.
Но ничего не было. Ничего. Ноль. Зеро. Он долго ждал и молился про себя, чтобы Лайла не застала его в таком положении, не зная, как ей объяснить, почему взрослый мужчина лежит на полу и одним глазом подглядывает под дверь. Но Лайла не спешила удивить своим появлением, и он, вдруг осознав, какого дурака валяет, сразу встал. Прошел к кровати и лег на твердое ложе, испустив вздох удовлетворения, когда спина и матрас соприкоснулись.
Потом спина опять начала болеть.
Лайла пришла почти в шесть, и точно в шесть явилась миссис Пайпер – няня типа Мэри Поппинс из бюро домашних услуг, как она являлась уже два вечера подряд. Джессика, кажется, была рада ее видеть, и Лайла, поиграв пару минут с дочерью, пошла переодеться. Эймос подумал, как опасно будет сейчас идти куда бы то ни было вдвоем с Лайлой, но они достали с трудом билеты на «Отелло» с Оливье в Национальный театр, и если вам посчастливилось узреть во плоти самого сэра Ларри, то отказаться от такого случая просто немыслимо.
На этот раз Лайла появилась быстро и не заставила себя ждать, как происходило обычно, но это почему-то вызвало у Эймоса только раздражение. В театр отправились на такси, по дороге старались свести разговор к минимуму. Спектакль ошеломил Эймоса. Сам сэр Ларри, великий актер, и все действие были нечеловечески великолепны. На обратном пути в такси у Эймоса не шел из головы Американский национальный театр, он видел представления, все без исключения с самого начала, и каждый раз ему хотелось приставить ладони рупором ко рту и закричать «Остановите!», настолько они были ужасны. А сегодня он получил истинное наслаждение, тихую радость и вспышки восхищения, и Эймос в конце плакал от жалости к Мавру, как не плакал с тех пор, как Сервантес представил Дон Кихота.
На ужин в ресторане отеля Лайла заказала ростбиф, и Эймос последовал ее примеру. Они поели в молчании и поднялись в номер. Миссис Пайпер отрапортовала, что все было прекрасно, Эймос заплатил ей, поблагодарив, и сказал, что ждут ее завтра, в то же время. И пошел взглянуть на свою спящую красавицу.
