– Да или нет?
– Да или нет, что?
– Ты играешь «Янки Дудль?» Отсюда это выглядит так.
– Это ниоткуда не выглядит как «Янки Дудль». Вот «Янки Дудль», – и он быстро проиграл мотив. – Ты же дочь композитора, можешь уловить разницу?
Джессика кивнула.
– Молодец.
– «Прекрасная Америка». Эймос комично глубоко вздохнул:
– Я играл «Есть что вспомнить» и очень разочарован в тебе, Джонатан.
– Я уже хотела сказать, но Каддли мне шепнула, что она уверена, если не «Янки Дудль», то «Прекрасная Америка».
– Много раз уже доказано, что Каддли медведь на ухо наступил. Послушай, Джером, ты должна жить своим умом.
– Сыграй еще, я угадаю, – и сурово посмотрела на свою тряпичную куклу. – А ты помолчи.
Эймос начал отстукивать «Гори, гори, маленькая звездочка» с особенным усердием. Джессика за последний год ни разу не ошиблась по поводу этой песни, но каждый раз притворно продлевала время для разгадки, чтобы полнее насладиться своим триумфом.
– Это очень трудная мелодия, – сказала она. Эймос, продолжая отстукивать, кивнул:
– Я тебе дам малюсенькую подсказку – это точно не национальный гимн Болгарии.
– Ты нарочно выбираешь самые трудные.
– Сдаешься Джедллибелли?
Джессика, глядя на его пальцы, уморительно пыталась нахмурить брови.
Эймос посмотрел в сторону. Он обожал это выражение задумчивой сосредоточенности, делавшее ее разительно схожей с Эдвардом Джи Робинсоном. И отвернулся, потому что в противном случае начал бы излучать восхищение чадолюбивого папаши, а это было против его правил – нельзя портить ребенка. Единственно, что Эймосу не нравилось в своем ребенке, это ее имя, впрочем, здесь была его вина. Джессика. Он ненавидел имя тещи, но четыре года назад, когда его ребенок появился на свет и все стали подбирать имя, он слишком поспешно, без борьбы уступил. Может быть, он надеялся, что, обессмертив таким образом свое имя, старая ведьма хоть немного смягчится по отношению к зятю. Но она осталась кем и была всегда – холодной эгоистичной изуверкой. Назвав внучку ее именем, они дали этой мегере право командовать девочкой и помыкать, так же, как остальными. Эймос старался держать подальше дочь от старой карги и почти никогда не называл девочку по имени. Почти три года не называл дочь Джессикой. Любым другим, которое начиналось с буквы Д. Никогда – Джессика. Объяснял жене и теще, что делает это для того, чтобы не было недоразумений, и пока никто не уточнял, каких именно.
– Великий Скотт, это «Гори, гори» – закричала Джессика.
– Ей-богу, ребенок просто неподражаем! – Эймос наклонился вперед и пожал ее маленькую ручку. Потом снова откинулся на сиденье и стал смотреть в окно.
Все это время такси не двинулось с места.
Эймос закрыл глаза и подержал их закрытыми сколько смог, открыл и снова посмотрел. Такси неподвижно стояло, как и прежде, между книжным магазином Смита с одной стороны улицы и пабом с закрытыми ставнями – с другой. Эймос резко наклонился и постучал в перегородку шоферу. Тот опустил стекло.
– Где находится собор Святого Павла?
Тот показал прямо перед собой:
– Прямо, вверх по улице…
– Спасибо. – Эймос снова откинулся назад. Шофер поднял стекло. Эймос повернулся к жене:
– Не хочешь прогуляться?
– Прогуляться?
– Разве ты не слышала, это сейчас последний писк моды – ставишь одну ногу перед другой, и, прежде чем успеешь опомниться, – ты уже идешь. Все так делают: и принцесса Маргарет, и другие.
– Какая муха тебя укусила?
– Ты слышала, что он сказал – надо идти прямо, вверх по улице.
– Но он не сказал, что это близко.
– Я сейчас у него спрошу. – И Эймос вновь наклонился вперед.
– Я не хочу идти пешком, – отрезала Лайла.
Эймос снова откинулся назад:
– Тебе здесь нравится, я знаю. Она не ответила.
Эймос обратился к кому-то воображаемому на откидном сиденье:
– Эймос, как прошло твое путешествие в Лондон? Послушайте, мы потрясающе прогулялись по Флит- стрит.
– Никогда не выходи замуж за композитора, – сказала Лайла дочери, – если уж возникнет
