Экспансия – II

— Чья машина? — спросил Штирлиц.

— Нашего парня из посольства. Разгильдяй чертов! Не автомобиль, а катафалк, хотя набирает здорово, с места, словно двигатель форсированный… Ну, рассказывайте, старина, сзади чисто, мы одни.

Штирлиц опустился к радиоприемнику, пошарил в приборном щитке, нащупал что-то, жестом попросил Роумэна припарковаться; тот, недоумевая, притормозил возле обочины. Мальчишки, стоявшие до этого кругом и рассчитывавшие друг друга на игру, — как и во всем мире: «квинтер-финтер-жаба, энэ-бэнэ- раба», — бросились к машине; в этом районе автомобиль был диковиной, а в центр их, рваных и босоногих, не очень-то пускала полиция.

Штирлиц уцепил пальцами проводок, присмотрелся — в отличие от других, запыленных и промасленных, — новенький; потянул его на себя, приподнял коврик, перегнулся через спинку кресла, вылез из машины, извиняюще улыбнувшись мальчуганам, которые сразу же что-то закричали про «гринго», открыл заднюю дверь, приподнял сиденье, заглянул туда, запустил руку, вытащил маленький микрофон, выдернул из него шнур, что шел к приборной доске, и бросил штуку Роумэну.

— Вот почему они не сидели у вас на «хвосте», — сказал Штирлиц. — Ну, мудрецы ребята. Это ваши, Пол, это — не мои, слишком уж современная штука. В рейхе таких не делали, закупали через Швейцарию у полковника Бэна. Теперь они засуетятся, так что давайте, жмите по второй дороге, я покажу, там есть съезд к реке, черт не найдет, и славный ресторанчик, подъезд просматривается со всех сторон и к тому же дают сказочную рыбу.

— Ну, вы и дьявол, — заметил Роумэн, косясь на крошечный микрофон с небольшим динамиком, — я бы никогда не додумался.

— Что, вас такой аппаратурой не снабжали в Мадриде?

— Нет. Я слышал про опытную партию, обещали, но, говорят, все загнали в Москву и Восточную Европу, там нужней. Значит, действительно, нас топчут мои, Брунн. Вы правы. А если все-таки ваши, значит, они так влезли в Штаты, что можно только диву даваться, грань государственной измены… Ладно, это тема для размышлений, когда я останусь один. Пока рассказывайте, что случилось.

…Выслушав Штирлица, он спросил:

— Ваша версия?

— Как вам сказать… Более всего меня, как ни странно, потряс Шиббл. Почему и он с Ригельтом? Каков смысл? Ведь он англичанин! Резон? Вы можете объяснить?

— Не могу.

— Занятно, нет?

— В высшей мере. Ригельта описать сможете?

— А я его нарисовал. Вам же приглянулась моя живопись у Клаудии… Вот, держите.

Роумэн глянул на кусок картона: портрет был выполнен в цвете:

— Тут и краски продают, в этой дыре?

— Нет. Их привозит из Лимы мой квартиродатель дон Бенитес. Паспорт сможете достать?

— Смогу. Но он будет засвеченным, вас с ним щелкнут на любой границе. Видимо, когда я попрошу об этом, мне дадут именно такой паспорт. Впрочем, можно рискнуть: я вам отдам свой, на сливочном масле, а себе возьму тот, который приготовят в здешней резидентуре… Букву «Р» легко исправите на «Б», «о» на «а» — мистер Баумэн, весьма далеко от Роумэна, ничего, пострадаете с неблагозвучной фамилией Баумэн, главное — будет надежно.

Роумэн глянул в зеркальце: дорога была совершенно пустынной.

— Направо, — сказал Штирлиц. — А потом резко налево и вниз, к набережной.

— Хорошо.

— Так вам эта морда, — Штирлиц кивнул на портрет Ригельта, — не встречалась?

— По-моему, нет. Погодите, когда остановимся, я разгляжу получше. Долго до места?

— С милю. Вы говорили, Спарк работал в Лиссабоне. Он его не может знать?

— Спросим, — ответил Роумэн и с трудом сдержался, чтобы не сказать вслух то, что он сейчас думал про Макайра: «Ну, сукин сын, а!? Но как работает, стервец! Прямо по-бульдожьи! Только зачем я ему? Чем интересен? Ставить за мной „хвост“, тратить уйму денег на перелеты, это ж надо пробить через финансовое управление — огромные траты, на это редко идут наши скупердяи, зачем все это?!»

— Хорошо бы поскорее, — сказал Штирлиц. — Тут налево, видите, соломенные крыши, это и есть «Пескадор», встаньте за забором, сверху машину не будет видно.

— Ладно. Валяйте, слушаю вас.

— Ригельт был адъютантом штандартенфюрера Скорцени, вот в чем дело.

— Человека со шрамом?

— Да.

— С какого года?

— Думаю, с сорок второго. Хотя вопрос ваш застал меня врасплох, говоря откровенно. Почему вас интересует год?

— Потому что Скорцени принимал участие в расстреле полковника Штауфенберга и других генералов, участвовавших в покушении на Гитлера. Их убили за пятнадцать минут перед тем, как приехал Геббельс, он должен был лично допросить их, пока в Берлин летел Гиммлер. Кому-то было важно убрать заговорщиков до беседы с Геббельсом. Кому? Нас это интересует по сию пору. Мы до сих пор ищем следы. Значит, если в сорок четвертом Ригельт был со Скорцени, у нас в архивах есть на него материалы.

— Это интересно, Пол. На этом его можно сломать. А если мы его сломим на этом, прижав архивными документами, он отдаст нам имя того человека, который сказал ему, что вы посадили меня на испанский самолет, успел зарезервировать ему место на тот же рейс, сделать визу, снабдить деньгами и снотворным, — бутылка была закупорена на фабрике, значит, у них есть склад такого рода приспособлений… А если он назовет нам имя этого могущественного, судя по всему, человека, тогда дело прояснится, мы поймем, кто есть кто…

— «Мы» поймем, — усмехнулся Роумэн и затормозил. — Пошли есть рыбу, доктор. Кто это «мы»? Обручение секретных служб Америки и России?

— В борьбе против нацистской цепи, — улыбнулся Штирлиц. — Почему бы нет? Ведь мы союзники, а не враги, если, впрочем, согласиться с версией, что я действительно представляю русскую секретную службу… Жареную рыбу будете? Или вареную?

— Да ничего я не буду, — поморщился Роумэн. — Я буду пить минеральную воду.

— Здесь это очень дорого. Лучше закажите сок, очень легкий, зеленоватый, освежает… Ну, и, конечно, нас не может не интересовать этот лондонский журналист Мигель. Кто дал ему материалы на «Стиглиса»? Или «Бользена», это уж как угодно. Кто? Смысл? Интересно, нет? Там тоже потянется цепь, и она приведет к тому, кто дергает веревочки, сообщая нужные телодвижения куклам.

— Послушайте, — сев за столик, стоявший почти у самого берега, спросил Роумэн, — а как вы оцените то, что Гаузнера шлепнули в моем доме? Это по правилам? Или так Гиммлер не действовал — слишком уж рискованно?

— Вы можете рассказать мне — желательно по минутам — все, что там происходило?

Роумэн достал пачку неизменных «Лаки страйк», заказал подошедшему официанту («Спит на ходу, неудивительно, что живут в нищете, поворачиваться надо, а не мух считать, тогда нищих не будет») стакан сока и кофе, Штирлиц попросил себе чашку матэ и взглядом спросил у Роумэна разрешения взять его сигарету; тот кивнул и начал неторопливо, подолгу обдумывая каждое слово, вспоминать все, что случилось в Мадриде.

— Это очень странное дело, — сказал Штирлиц, выслушав рассказ Роумэна. — По почерку похоже на стиль Шелленберга, мой шеф любил внешние эффекты, полагал, что это сокрушающе действует на вербуемого. Но шлепать Гаузнера в вашем доме, шлепать лишь для того, чтобы получить у вас бумажку, да еще при этом открыто выражать вам сочувствие… Черт его знает, это дело нужно очень тщательно обмозговать… Подробности, Пол, мне нужны подробности, самые незначительные, пустые, фасон туфель Пепе, его манера прикуривать, расцветка галстука, стрижка, запах духов…