— Мне казалось, что от него разило козлом, — усмехнулся Роумэн. — Только после того, как он ушел, я понял, что это от меня самого разило потом, я очень потею, когда пугаюсь чего-то…
«Он не играл и не играет, — подумал Штирлиц, — так может говорить только искренний человек; если все же он играет со мной, то есть против меня, можно считать, что я уже проиграл партию, он значительно сильнее».
— Что касается запахов, — усмехнулся Штирлиц, — то надо обращаться к штурмбанфюреру СС фон Голесофф, он различал нюансы, мог сказать, из каких трав нагнали мед, с каких угодий — горы или равнина, Альпы или, наоборот, Тюрингия. Все «Шанели» различал по номерам и составлял психологический портрет женщины, которая интересовала Шелленберга, по ароматам, какие хранил ее бельевой шкаф; довольно любопытно, нет?
— Следы надо искать в Мюнхене, — хмуро заметил Роумэн.
— Почему именно в Мюнхене?
— У нас в Америке пока еще привлекают к суду за клевету и диффамацию, надо быть очень осторожным с обвинением кого-либо в чем-то… Объясню позже.
— Кого намерены обвинить?
— Я же сказал: объясню позже, когда и
— Вам приятно называть жену именно миссис Роумэн? — спросил Штирлиц. — Или — так надо?
— Не знаю… Она как спасательный круг в шторме… Мне приятно сознавать, что она и я — одно целое. А вообще не суйте свой нос не в свое дело. Спрашиваю — отвечайте. И все. Ясно?
— Я теперь стал сильный. Пол, выздоровел. Врежу в ухо — только пятки засверкают.
— Это как? — усмехнулся Роумэн.
— Очень просто. Опрокинетесь на спину, а каблуки ваших туфель, скрывающие розовые пятки, на какой-то миг окажутся у меня перед глазами; когда противник повержен — в глазах высверкивает от радости. Ответ понятен, нет?
— Вполне. Но ваше смешное выражение напоминает перевод поговорки. Чьей только?
— Как это чьей? — удивился Штирлиц. — Конечно, русской… Ладно, давайте дальше про Пепе и миссис Роумэн…
— Черт с вами, называйте мою жену Крис… Мне вообще-то неприятно, когда ее так называет кто бы то ни было, кроме меня.
— Разъяснением удовлетворен, — улыбнулся Штирлиц.
— Так вот, доктор, у меня создалось впечатление, что этот самый Пепе прилетел из Штатов… У него есть акцент, едва угадываемый акцент, но я убежден, что это отнюдь не ваш немецкий. И не испанский.
— Итальянский?
— К этому я и веду.
— Мафия?
— А почему бы и нет?
— Ваши службы используют мафию?
— Нет, — ответил Роумэн; задумавшись на мгновение, поправил себя: — Скажем лучше так, что мне это неизвестно.
— Шелленберг считал, что ваши люди из ОСС контактировали с мафией в Сицилии… В сорок третьем… Нет?
— Этого не может быть. У нас была информация, что ряд мафиози был завязан на Муссолини… Мы бы не стали иметь с ними дело, это против правил.
Штирлиц внимательно посмотрел на Роумэна, потом рассмеялся:
— Вы мучительно боретесь с самим собой: верить мне или нет. Пол. Вы ответили, как дилетант… По поводу «правил»… Что, использование Гаузнера — это по правилам? Или этого самого таинственного генерала Верена. Ладно, у вас будет время еще и еще раз подумать о моих словах… Лицо Пепе никогда и нигде вам не встречалось? Убеждены?
— Убежден.
— Крис описывала вам того мерзавца, который с ней работал в его присутствии?
— Садист…
— Они все садисты… Они считали себя рыцарями национал-социализма, которым надо переступать через самих себя, через сентиментальность и сострадание во имя третьего рейха… Это был очень сложный комплекс. Пол. Они плакали над больным котенком, которого замечали в развалинах после бомбежек, и спокойно наблюдали за тем, как на снегу замерзал лауреат Нобелевской премии фон Осецки; ведь он посмел выступить вместе с Тельманом против наци, чего ж его жалеть, сорняк, необходимо выполоть. Жестоко, конечно, но ведь это делается во имя здоровья нации… Вот такая штука. Пол…
— Она не могла мне описать его, доктор… Я не смел просить ее, вы, надеюсь, понимаете состояние женщины…
— Я понимаю… Можете достать фотографии людей из центрального штаба гестапо?
— Думаю — да.
— Это замечательно. Можете достать фотографии людей НСДАП, работавших в Австрии до аншлюса?
— Их же были сотни тысяч…
— Значительно меньше. Меня интересуют люди гестапо и СС, типа Скорцени и его группы, Кальтенбруннера и его окружения, Эйхмана и его приближенных… Кальтенбруннера повесили, Эйхман скрылся, Скорцени получает на завтрак поредж со сливками в вашем лагере, судом не пахнет… Австрийские наци были совершенно особыми, они были вхожи в рейхсканцелярию, фюрер был неравнодушен к австрийцам, как-никак своя кровь…
— Вы хотите, чтобы я показал Кристе все фотографии и попросил ее опознать того мерзавца?
— Да. А если вы сможете найти какие-то материалы по поводу мафии… Если информация Шелленберга не была липой, если Донован или Даллес действительно пытались использовать
— Но если это случится, хотя, ясное дело, все это чертовски трудно, тогда, значит, существует государство в государстве, доктор… Вы хотите в этом убедиться?
— Лучше бы этого не было. Пол.
— Я тоже так считаю.
— Может, тогда и не искать?
— Не провоцируйте меня. Сверкнут ваши ноги.
— Пятки, — поправил Штирлиц. — Если уж цитируете, то делайте это грамотно…
— Сидят два человека разных национальностей на берегу мутной реки и говорят об ужасах… Ваша настоящая фамилия, доктор, как звучит?
— Красиво.
— Я хочу конкретики…
— Перестаньте, Пол… Вы прекрасно обо всем догадывались, только поэтому и решились поверить мне… В определенной, понятно, мере… Во время войны был полковником русской разведки… Был внедрен к Шелленбергу… Да, по документам штандартенфюрера Штирлица, все верно… Против Даллеса и обергруппенфюрера СС Вольфа я работал под фамилией Бользена. В этой работе мне помогала, в частности, Дагмар Фрайтаг. За это ее убили, повесив на меня
— Почему вы не пришли в свое представительство и не сказали, кто вы?
