расчет. Остальная часть проносится через абстрактное цифровое пространство неуловимых петель обратной связи, чья нестабильность и взаимозависимость делает их одновременно прибыльными и потенциально катастрофическими. Деньги стали гностическими, отделяясь от материального проводника — материальных товаров и производства, чтобы превратиться в метафизический хаос чистой информации. Это прекрасная новость, если вас увлекают странные идеи, но если экономики целых государств могут разрушиться за считанные дни, становится непонятно, как вся эта деятельность связана со строительством лучшего мира. Как нам напомнили бы древние анимисты, если окружающая среда — живая, это не означает, что она всегда принимает близко к сердцу наши интересы.
Или, как Жиль Делёз написал в начале 1990-х годов: «Нас [теперь] учат, что у корпораций есть душа, и это самая ужасающая на свете новость»261. Одна из особенно жутких сторон этого известия — постмодернистское возвращение социального дарвинизма, пагубной философии XIX века, использовавшей идею «выживания сильнейшего» для оправдания магнатов грабежа и ужасающие условия труда индустриальной революции. Сегодня к «эгоистичным генам» и к аморальному стремлению стать «сильнейшим» прибегают, чтобы оправдать социальную политику (или ее отсутствие) технокапиталистической эволюции. Некоторые борцы за свободу личности и рыночные анимисты полагают, что, однажды освободившись от прогрессивного благочестия и иллюзий социальной инженерии, сам рынок будет действовать как огромный механизм отбора, естественным образом отсеивающий людей-новаторов от тех, кто лишен амбиций, расторопных от ленивых, трансчеловеческое от неудачного и «слишком человеческого».
То, что такая мрачная доктрина смогла вернуться на окраины опутанного проводами мира, только подтверждает, как отчаянно мы нуждаемся в возрождении социального воображения — возрождении, которое вполне может потребовать оживления некоторых базовых «религиозных» убеждений, касающихся цели жизни и ценности индивидуальной души. Когда Джулиан Хаксли более полувека тому назад утверждал, что механизм эволюции перешел в человеческое общество, он говорил так не потому, что думал, будто мы должны начать копировать медлительность, беспорядочность и излишества естественного отбора с его пьяным симбиозом и своенравной жестокостью. Вместо этого мы можем и должны попытаться искупить этот процесс:
Как только механизм эволюции перестает быть слепым и автоматическим и становится сознательным… становится возможным ввести в эволюцию веру, мужество, любовь к истине, добродетель — одним словом, моральные цели. Это становится возможным, но эта возможность часто остается нереализованной262.
Тейяр де Шарден также рассматривал пробуждение человека к реальности эволюционных процессов как возможность глубокой социальной трансформации. Хотя он придерживался детерминистского взгляда на естественную эволюцию, настолько широкого, что он охватывал, наряду с многоклеточными организмами и телевизорами, и второе пришествие Иисуса Христа, Тейяр никогда не отказывался от этических оснований, без которых мистицизм легко превращается в космический жаргон. Как Тейяр написал в заключении книги «Феномен человека», «выход для мира, двери для будущего, вход в сверхчеловечество открываются вперед и не для нескольких привилегированных лиц, не для одного избранного народа! Они откроются лишь под напором всех вместе и в том направлении, в котором все вместе могут соединиться и завершить себя в духовном обновлении Земли»263.
Для мистика-палеонтолога безжалостная дарвинистская картина эволюции как эгоистичного, бесцельного и аморального процесса никогда не смогла бы объяснить все до конца — именно потому, что она упускала из виду внутренний дух людей и вещей, дыхание и широту разума и души, которые наполняют и осуществляют творение.
XI
Путь — это сеть
Буддистская легенда гласит, что Будда Шакьямуни вскоре после того, как он достиг прозрения природы вещей, создал текст, известный как «Сутра о величии цветка». Будучи, несомненно, самым космическим и психоделическим из произведений, приписываемых Будде, «Сутра о величии цветка» рисует множество просвещенных существ с именами, как будто позаимствованными из научной фантастики — например, Сияющая Форма и Небесный Глаз — бесконечно разъясняющих дхарму в мириадах миров будд, украшенных драгоценными камнями и цветами, столь же неисчислимыми, как поры на безграничной коже Будды. Сутра разворачивает, вероятно, самый масштабный образ сети, какой только можно найти в религиозном тексте. Согласно философам китайской школы Хуаянь (VII–VIII вв.), умами которых владела эта сутра, грандиозное космологическое видение текста сводится к образу сети Индры. Вот описание Фрэнсиса Кука:
Далеко, в небесном жилище великого бога Индры, есть удивительная сеть, которая была подвешена каким-то искусным выдумщиком таким образом, что она простирается бесконечно во всех направлениях. В соответствии с экстравагантными вкусами божеств, этот выдумщик повесил по одной сверкающей жемчужине в каждой ячейке сети, и поскольку размеры самой сети бесконечны, жемчужины бесконечны по числу. Там есть жемчужины, сияющие, как звезды первой величины, — удивительное зрелище. Если мы теперь произвольно выберем одну из этих жемчужин и внимательно посмотрим на нее, мы обнаружим, что в ее гладкой поверхности отражаются все другие жемчужины в сети, бесконечные по числу. Не только эта, но каждая из жемчужин, отраженных в этой единичной жемчужине, также отражает все остальные жемчужины, так что имеет место процесс бесконечного отражения264.
Для философов школы Хуаянь топографическая сеть Индры символизировала всеобщее взаимное тождество и взаимопроникновение явлений. Иначе говоря, с аспекте статики все во Вселенной сводится к чему-то еще; но в аспекте динамики Вселенная есть сеть взаимозависимых несубстанциальных сил, которые постоянно влияют на другие силы и испытывают их влияние. «Таким образом, каждый индивид одновременно является причиной целого и имеет своей причиной целое, и то, что называется существованием, есть огромное тело, состоящее из бесконечных индивидов, поддерживающих друг друга и определяющих друг друга»265. Сеть Индры поддерживает неустойчивую множественность реальности, в то же время признавая ее в конечном счете недуальную природу, всегда присутствующую за и между субъектом и объектом, «я» и другим.
Все это несколько ошеломляет, но современный вьетнамский монах и активист борьбы за мир Тик Нат Хань спускает сеть Индры на землю, или, точнее, на небольшой листок бумаги. Если вы посмотрите на бумагу глазами поэта, говорит Хань, вы поймете, что она содержит в себе все элементы, от которых зависит сама бумага. На ее белоснежной поверхности вы увидите облака, леса, солнце и лесорубов. «А если вы посмотрите глубже, глазами бодхисаттвы, глазами пробужденных, вы увидите в ней не только облака и солнце, но увидите, что здесь все: пшеница, которая стала хлебом, пищей для лесоруба, отца лесоруба — все в этом листе бумаги»266. Вселенная — это самоорганизующаяся сеть бесконечных отношений, симфония взаимозависимого становления — и все это может стать доступно через посредство гладкой жемчужины-экрана одного пробужденного разума.
Как мы предположили в предыдущей главе, в буддийском представлении о взаимозависимости немало кибернетики. Как утверждает Джоан Мейси, можно сказать, что и кибернетическая теория систем, и буддийская философия характеризуют мир как нелинейный танец взаимно модулирующих петель обратной связи. Этот «хаосмос» происходит не от первопричины или от божественного слова творца, но бесконечно
