очень скоро пришлось убедиться, что Кнут Воблянд, ответственный за соседний с моим квадрат, по большей части предпочитал отдыхать за ближайшим валуном, нежели заниматься поисками. Заметив, что я раскрыл его тактику, он начал усиленно делать вид, будто что-то ищет среди камней, однако я не сомневался, что стоит мне выйти из его поля зрения, как он снова уляжется отдыхать.
В ходе поисков обнаружилось, что стальной куб исчез. Мы – не все мы, а только барон, Масло Барфус ия– долго спорили о том, как это могло произойти, но так и не пришли ни к какому выводу.
Если бы этот дурак Божидар сразу признался, как он нашел свой чертов мяч, то нам бы не пришлось столько рыскать. На самом деле все было совсем не так, как рассказывал Божидар сначала, что вот, мол, тот лежал среди мха и камней; мяч, по его словам, просто «легохонько приплыл по волнам» и выкатился на берег. Какой же это все-таки идиотизм! Пароход разбивается и тонет. Все пассажиры (мужчины, женщины и крысы) погибают в морских волнах, захлебываются, все обледеневает и гибнет, даже библия, лишь один этот по большому счету никому на свете не нужный мяч почему-то уцелевает. И вот он «легохонько плывет по волнам», и попутное течение выносит его на берег, где его находит этот болван Божидар и предлагает нам разделиться на две команды, чтобы сыграть в футбол.
– Футбол – моя жизнь, – признался он.
– А вы – седалище с ушами, – твердо сказал барон, тем самым положив конец любым дальнейшим дискуссиям насчет футбола. После этого Божидар предавался футболу один, раз за разом пиная мяч о каменную стену, составлявшую «спинку» нашего острова-кресла, пока тот не отскочил от очередной скалы прямо в море (борода барона в тот день достигла 3,4 см), после чего («Не-ет, только не это!» – крикнул тогда барон) Божидару не пришло в голову ничего умнее, как броситься за мячом в воду. И – быстрее, чем я успел рассказать об этом – г-на Божидара унесло в море.
Температура воды в море была тогда, насколько я помню, около нуля по Цельсию. Что ж, мир его ледышкам. А мяч, «легохонько поплавав по волнам», потом опять выскочил на берег – наверное, оттого, что течение переменилось.
Приближение катастрофы первым заметил тихий Минимейер. Он любил сидеть на одном особенно удобном камне, похожем по форме на маленькое кресло, на самом краю обрывавшейся в глубины вод скалы и созерцать масляно-ледяное колыхание волн, наползавших на берег столь лениво и безучастно, что могло показаться, если мне простят это антропоморфное сравнение, что им это давно осточертело. Барон считал, что Минимейер тоскует по оставленной дома невесте, на что дурак Божидар возразил однажды, что это неправда, так как он, Божидар, якобы говорил с ним, и тот признался, что скорбит всего лишь о своей таксе Штеффи, безвременно погибшей в черных ледяных водах вместе с «Гефионой». Хотя я не припоминаю, чтобы у нас на борту была такса. Но как бы оно там или здесь ни было, тихий г-н Минимейер, по имени Лоренц-Генрих, часто восседал на берегу, глядя на море. Барон сказал однажды (и только мне), что видел, как Минимейер беззвучно плачет.
И вот в один не слишком прекрасный день (если можно говорить о дне в условиях никогда не прекращающихся сумерек, а точнее, почти полной темноты), когда борода барона достигла 4,2 см длины, Минимейер вернулся с берега и со своего малого кресла, – нет, он нисколько не был испуган и даже не волновался, это было не в его привычках, но он явно был сильно озабочен, – и произнес:
– Н-не знаю… Мне не хотелось бы пугать вас, однако…
– Ну, в чем дело, говорите же, Минимейер! – потребовал барон фон Харков, по-дружески, однако достаточно твердо.
– До сих пор волны, я имею в виду большие волны, лишь изредка достигали места, где я обычно сижу. Однако сегодня они все достигают моего камня, а большие даже
Сомнений больше не оставалось: вода поднималась.
Когда борода барона фон Харкова подросла еще на 0,15 см, мы уже сидели или, лучше сказать, висели на почти отвесно обрывавшейся или, если угодно, возвышавшейся над морем стене (высотой метров 900), точно клопы. Нас, клопов, было семь. Гномуправ, хотите верьте, хотите нет, нашел еще один ящик пива, прежде чем его по пьяни окончательно смыло. На этот раз он запрятал свой ящик получше, что было не так уж легко, ибо пространство, которым мы располагали, становилось с каждым подъемом воды все уже. О его пиве мы узнали, уже вися на стене. Тогда мы увидели, что там, где волны поглотили несчастного гномуправа, вслед за ним плывет (уже пустой) ящик пива.
Мы надеялись, что прилив, как ему и положено, через день-другой сменится отливом, однако ничего подобного. Надежда на то, что вода не поднимется слишком высоко, тоже не оправдалась. Вода все поднималась и поднималась (видимо, приливы-отливы здесь происходят чрезвычайно медленно), заставляя нас теснее сбиваться в кучу. Мы боялись, что на нас скоро начнут падать брызги этой черной воды, наверняка ставшей еще холоднее. Незадолго до этого Матрас-Епископ – и что только не приходит в голову людям! – решил на берегу помыть ноги. Не успел он погрузить их в воду, как они моментально заледенели, и когда он их вытащил, то при первом же ударе о камень ноги до колен разбились на мелкие кусочки. Он заорал как резаный. Барон велел немедленно бросить Матрас-Епископа в воду – «из милосердия», как он выразился. Тут Матрас-Епископ стал орать еще громче, по крайней мере, пока летел. Тромбонарь, самый сильный из нас, подозвал председателя «06-ва друзей почтальонов-внештатников», и они вдвоем швырнули его в воду.
Таким образом, нас осталось только восемь (тогда еще вместе с гномуправом), и в конце концов мы оказались буквально прижатыми к каменной стене. Гномуправу помогло то, что скала шла неравномерно, и на ней было не
– Все наверх! – скомандовал барон, и мы стали карабкаться вверх по стене, цепляясь по мере возможности за ее впадины и выпуклости.
– Ну что ж! – прокричал барон. – Первые три метра мы уже преодолели, осталась еще без малого тысяча!
А гномуправа смыло, и первым, кто погиб после него, был Масло Барфус. Он закричал (это случилось часа через два после того, как мы начали свое восхождение):
– Поддержите меня кто-нибудь!
– Интересно,
