собралась. Ну, я и надеялась… А он вот так, по мордасам, в твоем присутствии… Думаешь, приятно?
Даша молчала, не зная теперь, что сказать. Представить, что хорошенькой смуглой Кате, явно не обделенной вниманием мужской половины человечества и то и дело ускользающей по вечерам на свидания, нравится неуклюжий полноватый мужичок с постоянно хитрым выражением лица и что она способна завидовать сомнительной участи и еще более сомнительной репутации секретарши Аллочки, любимым занятием которой было хвастаться среди сотрудников новыми подарками начальственного любовника, — представить все это было выше Дашиных сил. Ну конечно, от него исходит весьма ощутимая эманация власти и он обладает в банке определенным влиянием… но — нравиться? Впрочем, подумала Даша, может быть, расстраиваться по такому поводу все же лучше, нежели всхлипывать из-за того, что на рекламную акцию начальство пригласило не тебя…
Она продолжала думать об этом и позже, когда мчалась в блестящей машине рядом с начальником на Тверскую, где в одном из крохотных особнячков известного всем москвичам переулка должна была открыться новая художественная галерея. И потом, пока слушала, как разливалась соловьем красивая худощавая хозяйка галереи, затянутая, как змея, в платье из переливающейся чешуи и рассказывающая, что ее цель — помощь обедневшим московским художникам и пропаганда настоящего искусства. И когда бродила вдоль выставленных на аукцион полотен, многие из которых действительно были по-настоящему хороши.
И во время фуршета, слушая подобострастные тосты в честь руководителей банка, так активно, если верить выступающим, поддерживающих творческие начинания москвичей… Практически каждое из этих выступлений и весь сценарий открытия выставки были подготовлены и написаны ею, Дашей, это была ее работа, и, наблюдая за течением вечера, она неожиданно для себя самой снова и снова возвращалась мыслями к изумившей ее маленькой Катиной тайне и размышляла о том, как неисповедимы пути господни, какими причудливыми путями движутся человеческие эмоции и сколь разными создала нас судьба, если человек, кажущийся ей, Даше, почти отвратительным, смог вызвать интерес и восхищение у такой юной, прелестной девочки, как Катя.
Мимоходом оглядывая гостей, Даша отметила про себя, что «спецсобытие», как они именовали его в кругу сотрудников отдела, получилось не столь представительным, каким должно было быть по замыслу Клонова. Парочка чиновников на уровне замминистра, известный режиссер с молодой красавицей-женой, журналисты из московских газет второго ряда (телевидение не явилось), несколько человек из окружения известного олигарха, претендующего на роль мецената и покровителя искусств, — вот, пожалуй, и весь «улов»… Не густо. К тому же в этот раз гости что-то очень уж быстро позабыли о живописи как главенствующем поводе собрания: картинами на стенах давно уже никто не интересовался, намеченный аукцион попросту провалился, и происходящее в зале все больше начинало напоминать не вечеринку, а оргию. В общем-то, Даша давно уже была привычной наблюдательницей подобных метаморфоз, но сегодня все ее чувства были обострены до предела, и дискомфорт, ощущаемый ею в залах новой галереи, слишком уж контрастировал со свободой и искренностью ощущений, которые она совсем недавно испытывала в Зазеркалье. Скучно на этом свете, господа, подумала она — и улыбнулась…
Время приближалось к полуночи, она уже очень устала и, ловя на себе заинтересованные взгляды, машинально парируя особенно откровенные намеки гостей, почувствовала, что больше не в силах скрывать зевоту. Возможным решением проблемы могла стать попытка взять тайм-аут и передохнуть, скрывшись ненадолго в каком-нибудь безлюдном помещении галереи. Собственно, все, что могла, Даша уже сделала и имела право покинуть вечер, плавно катившийся к своему логическому завершению, но она нигде не видела Клонова, а исчезнуть, не предупредив его, было бы, пожалуй, неосмотрительно. Еще раз окинув сочувственным взглядом нескольких молодых артистов известного московского театра, которым было хорошо заплачено (опять же по замыслу Никиты Юрьевича), ради того чтобы они в русских костюмах разносили угощение гостям, и которые весь вечер явно чувствовали себя не в своей тарелке, играя невыгодную для себя роль, девушка выскользнула из огромного зала и, пройдя по длинному коридору, быстро нашла то, что искала. Полутемная комната, судя по всему, служила устроителям галереи чем-то вроде офиса; она была совершенно безлюдной, уютной, и в самом дальнем ее углу утопало в полумраке огромное мягкое кресло, развернутое сиденьем к компьютеру, а высокой спинкой — ко входу. Нетерпеливо опустившись в это кресло, скрытая от всех любопытных глаз, Даша с облегчением вздохнула, отпила глоток шампанского из высокого бокала, который прихватила с собой, и замерла, отдыхая от шума и беготни минувшего дня.
Она почти задремала, расслабившись в удобной позе, хотя понимала, конечно, что засыпать здесь нельзя и через пару минут нужно будет вернуться к гостям. Балансируя на зыбкой грани сна и бодрствования, то проваливаясь в усталое забытье, то резко вскидываясь и возвращаясь в реальность, девушка ощутила вдруг сквозь пелену полуприкрытых ресниц чье-то присутствие в комнате, почувствовала рядом с собой другого человека и, услышав звучание голоса, не сразу поняла, кому он принадлежит, хотя тембр и интонации показались ей знакомыми.
— Да, я здесь один. Нет, меня уверяли, что это невозможно… Конечно, я могу разговаривать. Завтра? Нет, это нужно решить прямо сейчас, Иван Алексеич… Да говорю же, один, в пустой комнате и даже с закрытой дверью, — и, словно в доказательство сказанного, громко хлопнула дверь, и в помещении стало еще темнее, чем раньше.
По прозвучавшему имени-отчеству было ясно, что кто-то говорит с президентом банка. Но его ведь не было на открытии галереи… И почему так отрывочны фразы, почему звучит монолог, думала Даша, машинально отключаясь от смысла произносимых слов и быстро стряхивая с себя остатки расслабленной дремоты. Ах да, сообразила она вдруг, это же разговор по мобильному, потому и ответов не слышно… И она приготовилась встать, обнаруживая свое присутствие. Но следующая невольно подслушанная фраза, содержавшая ее собственную фамилию, заставила ее замереть.
— Его интересует именно Смольникова. Да нет, ничего особенного, симпатичная мордочка, стройные ножки и повышенный гонор интеллектуалки… По мне — так хуже таких женщин ничего нет, с ними одни хлопоты. Да и приятель мне как-то говорил, что у нее тяжелый характер… уж он-то точно знает. Но ничего не поделаешь, этой девочке сделали паблисити в красивом журнале (уверяет, кстати, что сама она здесь ни при чем), и наш с вами общий друг заинтересовался ею еще до нынешнего вечера. Кстати, он и попросил, чтобы она была сегодня непременно на этом открытии…
Модуляции голоса по-прежнему невидимого для Даши человека сделались интимно-игривыми, и она наконец поняла, кому они принадлежат. Не узнать интонаций Никиты Клонова она могла только спросонья, застигнутая врасплох, теперь же это было практически невозможно. И, конечно же, самым правильным было бы немедленно выйти из своего кожаного укрытия, волей случая превратившегося для нее в ловушку. Но Даша отчего-то чувствовала себя почти парализованной, ее воля и психика словно окостенели — так, вероятно, ощущает себя кролик перед удавом, и, надо сказать, ощущения эти, с которыми она не могла справиться, девушке совсем не понравились.
Она аккуратно выглянула из-за спинки кресла и увидела действительно собственного начальника, который стоял спиной к ней, широко расставив ноги, перед наглухо закрытой дверью в комнату и, говоря по мобильнику, внимательно разглядывал свое отражение в большом зеркале, украшавшем вход в офис. Если б он не строил так увлеченно гримасы, поглаживая и похлопывая себя по щекам и изучая свое лицо почти с маниакальным самолюбованием, то, скорее всего, заметил бы Дашу или по крайней мере инстинктивно уловил в кабинете человеческое присутствие. Однако его нарциссизм помешал ему быть собранным и внимательным. А может быть, просто все зеркала в мире стали теперь Дашиными сторонниками и помогали ей в трудных ситуациях, как могли и умели, со всею доступной им заботливостью…
А разговор тем временем продолжался.
— Ну да, — говорил начальник, — разумеется. Если его благосклонность можно купить таким стандартным способом, то нам с вами это только на руку. Что? Смольникова?… Что значит — не захочет?! Ну, слава богу, ей не семнадцать лет… Сколько на самом деле? По-моему, двадцать семь. Конечно, старовата, но о вкусах не спорят, и выглядит она моложе. Такая, если помните, сексапильная блондиночка… — Он гадко хихикнул, и Даша невольно поежилась, чувствуя, как в темноте запылали от
