Возможность проникновения
Инспектор Клаус Бом еще раз внимательно все осмотрел: стена, местами шероховатая, выглядела прочной. Он нерешительно вытер ладонь о плащ, хотя нужды в том не было. Рука была чиста. «С этой стороны точно никто сюда не мог проникнуть», подумал инспектор в десятый раз.
— Ну и что вы об этом думаете, — спросил он практиканта, вертевшегося за его спиной.
Практикант собирал микроследы. Вопрос прозвучал в небольшой комнате большого дома прямоугольной архитектуры, расположенного на окраине крупного города (не менее полумиллиона жителей). Владелец дома занимал теперь меньше места, чем обычно занимает средний, живой горожанин.
— Не слабо его уработали, — ответил практикант Бутлер.
Инспектор подумал, что такой реакции на убийство известного литературного критики и писателя Давида Культерманна можно было бы ожидать и от заурядного обывателя.
— Ваша оценка — ноль баллов, коллега Бутлер, — подытожил он и пробурчал себе под нос: «Что за толстокожий олух!»
Бутлер — высокий, вялый легавый — ничуть этим не взволновался. Он продолжал бродить по комнате, вглядываясь в мельчайшие пылинки на ковре.
— Безопасность помещения стопроцентная, — продолжал свой монолог Бом. Три электронные системы, управляемые компьютерами независимо друг от друга…
Инспектор подошел к окну, закрытому жалюзи.
Каждое движение шторок регистрировалось, в форточку была встроена аппаратура с фотоэлементами. Ни с того ни с сего в голову инспектора пришли строки какого-то стихотворения: «… где чистого поэта жест с достоинством мечтам вход преграждает, врагам его призванья.»
— Интересно, чего он боялся, принимая такие меры предосторожности? тихо сказал инспектор самому себе.
Час спустя он был уже далеко от домика убитого.
Он специально не стал брать автомобиль, чтобы пройтись по улицам и без помех отдаться успокоительной меланхолии. «каким образом небытие может столь внезапно вторгнуться в жизнь, столь упорядоченную и столь творческую?», думал инспектор о Культерманне. Он был подавлен и печален. Он чувствовал себя как в тот день, когда впервые посетил полностью автоматизированную фабрику. Роботы двигались почти бесшумно, издавая лишь тихое чмоканье, но он вышел оттуда в таком унынии, как будто сам участвовал в производственном процессе.
Признаки удушения на теле Культерманна были слишком выразительны, чтобы посчитать его смерть самоубийством. Труп писателя лежал на середине комнаты, руки раскинуты, на шее, кроме следов чьих-то пальцев, были виден еще след укуса. Бом внимательно его осмотрел — такой след могли бы оставить зубы какого-нибудь мелкого грызуна. В тот миг инспектор был не в состоянии выдвинуть ни одной разумной гипотезы. Он даже не просмотрел книг Культерманна, в которых могли бы найтись какие-нибудь подсказки. «Впрочем, даже выражение лица покойного кажется мне фальшивым», подумал Бом в оправдание. «Этот человек, судя по всему, был прекрасным актером.» Гримаса на лице жертвы свидетельствовала о том, что в момент смерти писатель был чем-то глубоко поражен и в то же время весьма позабавлен. Комбинация чувств, совершенно непонятная для инспектора.
Разве что… может быть это сделала женщина?
Соблазнительная гипотеза.
Инспектор прервал свои размышления и вошел в антикварный магазинчик, полный запыленных книг.
Он долгое время разглядывал редкое издание «О природе вещей» Лукреция, после чего, обменявшись парой слов с продавцом, выбрал себе толстый том с подпорченной темно-гранатовой обложкой.
Дома, после ужина, он погасил свет и подошел к окну. Внимательно вглядывался в опускающийся на дома и улицы туман. «Выглядит, как будто весь мир идет ко дну». Его размышления были прерваны звонком из комиссариата. Старший сержант Стиви Балка коротко доложил о ситуации в районе — происшествий не было. «Этот день определенно имеет форму листа», инспектор не был уверен, не сказал ли он это в микрофон. Он зажег свет. С мыслями о влажном, холодном тумане за окнами он улегся на диван и раскрыл купленную у букиниста книгу.
«Волколачество или ликантропия, — читал он, — тесно связывается с верой в чары и дьявола.
Убеждение, что человек может превратиться в зверя, существовало уже в древности; в греческой мифологии мы находим много примеров подобных метаморфоз. Для этого нужна был лишь какая-то сверхъестественная сила, которая и осуществила бы такое превращение. В средние века верили, что таким образом получается волколак, то есть человек, превращенный под действием чар в волка.
Волколак рыскает по следу, охотится на других зверей, нападает на людей, похищает детей и т. д.
волколачество было распространено во Франции, Германии, Венгрии и Польше. Еще в 1573 году во Франции официально была разрешена охота на волколаков. В 1598 году в департаменте Юра царила настоящая эпидемия ликантропии. В 1603 году во Франции удалось изловить и исследовать волколака; оказалось, что это был психически больной человек.»
Инспектор Бом на минуту закрыл глаза; он был разочарован абстрактностью и наивностью текста.
К несчастью, никаких более новых материалов у него не было. Это была единственная книга, которую мог ему предложить владелец самого большого букинистического магазина в городе.
Попытки получить информацию с помощью домашнего компьютера ни к чему не привели. Машина выдала лишь обиходное определение волколачества, относящее это явление к области психопатологии.
Почему, проводя следствие по делу Культерманна, он заинтересовался именно этим явлением, а не каким-либо другим? Инспектор почти всегда — с большим или меньшим успехом — препоручал ход следствия своей собственной интуиции. У него тогда возникало чувство, что качество следствия улучшается. Он всегда пробовал своими поступками смоделировать цепочку действий преступника.
Тогда он начинал понимать внутреннюю логику преступления, его своеобразный артистизм. Да, именно так. Преступник был артистом, а инспектор — внимательным и заинтересованным критиком его произведения. Медленно, шаг за шагом, инспектор вживался в него, пока не становился артистом такого же класса, а может быть и высшего, оценивающим достижения преступника. Инспектор никогда не действовал слишком много — он больше мыслил и грезил. Или, скорее, его действия всегда проходили на грани крайней скуки. Уже не в первый раз он приходил к выводу, что работа в полиции напоминает призвание пророка.
Регистрация совпадений и согласование их с фактами — не самый простой путь, но… он гарантировал нетрадиционное решение. «Впрочем, заурядными преступлениями, логичными по задумке и исполнению, никто сейчас и заниматься не станет; такое может раскрыть первый попавшийся компьютер.»
На следующий день инспектор получил в комиссариате данные, касающиеся семьи Культерманна. Они были интересны, хотя откровений не содержали. Отцом Давида был Ламех, известный в свое время как торговец картинами и критик по живописи. Он умер двадцать лет назад.
Брат Давида, Хабал, тоже рано умер от не установленной неизлечимой болезни, через год после смерти Ламеха. Сам Давид четыре год назад развелся с женой, Ребекой Вансен, переводчицей и автором нескольких томиков поэзии. У Ребеки была сестра-близнец Амаранта, с которой Давид не поддерживал никаких контактов. Да и жила Амаранта совсем в другом конце страны и, кроме того, долгое время подвергалась психиатрическому лечению. Мать Давида происходила из побочной линии клана, обитающего в другом городе.
Согласно компьютеру, она была тихой домохозяйкой, во всем подчинялась мужу и умерла от запущенной болезни крови через пять лет после его смерти. Это были все данные о последнем поколении клана Культерманнов. Содержащиеся в памяти Центрального Банка Информации. Бом изучал их, размышляя, что отсюда можно извлечь.
