было мимолетным, поскольку куда более сильно он ощутил, что некая заложенная в нем программа отработала свое и пришла к завершению. Да, чувство завершенности, так это можно было назвать. Какие —то колесики прокрутились по заданному алгоритму, какие—то рычажки повернулись, и с лязгом свалилась металлическая шторка. Он просто сидел и ждал.
Со всех сторон его окружали бледные лица зеркал. Никто не приходил.
Он наклонился, чтобы бросить взгляд на Канабая. Звенящая тишина, заполняющая помещение, как бы отрицала реальность всего только что произошедшего. Куча тряпья у стола не шевелилась. Стуконис опустил взгляд на собственные руки. Они совершенно спокойно возлежали на ручках кресла.
Мозг Стукониса засыпал, он чувствовал это. Но поддавался неодолимой сонливости, даже не пытаясь сопротивляться. Ему было совершенно все равно, что теперь с ним сделают. Он свою роль отыграл.
Он очнулся, когда какие—то люди в серых мундирчиках, совершенно не обращая никакого внимания на Стукониса, укладывали тело сеньора Канабая на больничную каталку. Уложив останки, они покатили тележку прочь из комнаты, скорбно—торжественно шагая по обе стороны от нее. Зеркала сомкнулись за ними, как серебряная гладь воды. Павел Стуконис де Филадельфия снова остался наедине с собой.
Он смотрел на собственные руки и слегка удивлялся их неподвижности. И наслаждался абсолютным покоем, царящим в его сознании. Но вот что—то изменилось в кабинете. Стуконис поднял взор.
Из зеркал на него глядело улыбающееся лицо. Лицо человека, которого он вот только что отправил к праотцам. Заставил покинуть, так сказать, эту юдоль скорби.
— От всей души вас приветствую, господин Стуконис… де Филадельфия. Вы не поверите, как мне жаль, что все ваши старания были напрасны…
Стуконис принял это известие с полнейшим равнодушием.
— Интересно, все же, кто его прислал? — лицо в зеркалах повернулось в сторону кого—то, находящегося за кадром. — Валерий? Зачем он присылает мне живые бомбы и каратистов? Мстит, что ли, за свою жену? Так ведь сам же меня благодарил за то, что я помог ему от нее избавиться. Он ее никогда не любил.
— Вы перепутали имена, — в зеркалах показалась женщина со светлыми волосами. — Валерий это делец с Севера — телевизионные станции, цитрусовые и шоколад. Мстит за сына. Ему одному из первых пересадили наш имплантант. Это был его единственный сын, и он в нем души не чаял.
— Только то! — сказал Канабай. — Ну, что тут скажешь? Бог дал, Бог взял. Вот объясни мне, почему в общем—то рассудительные люди не умеют примириться с необратимыми приговорами судьбы? Сам виноват — кто его надоумил купить сыну самую навороченную и скоростную модель стратоцикла? Я что ли? Я лишь попытался помочь, когда сынок разбился. Ну, не вышло, так ведь мы, в конце концов, выплатили ему очень неслабую страховку, не так ли?
— Вполне приличную, — подтвердила женщина.
— Стуконис, ты еще там? Слышишь меня? Тебя сюда прислали, чтобы ты меня убил. Ты репликант, Стуконис. А коль скоро так, то я просто вынужден был подсунуть тебе другого репликанта, чтобы встреча проходила на адекватном, гм… уровне. Вы, репликанты, должны как можно чаще находиться в обществе себе подобных.
— А вот так, — произнес Стуконис, даже не пытаясь имитировать интереса.
— Именно так, — подтвердило голосом, не терпящим возражений лицо в зеркалах. Это лицо Стуконис продолжал видеть, а голос продолжал слышать еще и тогда, когда его, тесно окружив, уводили темными коридорами люди в серых мундирах. Голос говорил:
— Тебе казалось, что с момента установления контакта на улице до того времени, когда ты пришел в себя, прошло самое большее несколько минут, да? На самом деле мы внимательно изучали тебя на протяжении двух дней. Ты весьма любопытная игрушка, Стуконис. Твой работодатель все хорошо продумал. Только вот нашла коса на камень. Теперь мы немного с тобой позабавимся. Сначала еще раз запустим пару зондов туда—сюда, а потом обнулим запись на коре твоего головного мозга и наложим новую. Ты ведь не будешь возражать, правда, Стуконис?
Отворились какие—то двери, серые мундиры окружили Стукониса полукольцом. Прозвучала короткая команда:
— Топай!
Он сделал шаг вперед. Там было темно, и он остановился. Сильные руки толкнули его сзади, он покатился по каменным ступеням и приземлился на холодном полу подвала. Сноп идущего сверху света потускнел и погас вовсе — двери подвала закрылись.
Постепенно глаза привыкли к темноте. Стуконис не был тут в одиночестве — он это чувствовал. И слышал. Между едва различимыми во мраке грудами какого—то хлама медленно двигались какие—то тени. Слышались тяжкие вздохи, негромкие стоны и всхлипывания, кто—то монотонно бубнил: «Обнуление, обнуление, обнуление…»
Стуконис попал в общество себе подобных. Был среди своих.
В настоящем кабинете Канабая убитый Стуконисом мужчина говорил женщине со светлыми волосами:
— Следует оживлять гораздо больше замороженных из криотория, чтобы делать из них репликантов, поскольку операция наложения записи вызывает необратимые повреждения коры головного мозга. После обнуления и наложения двух—трех новых записей они уже ни на что не годятся. Техники заверяют меня, что усиленно работают над регенерацией, но никаких конкретных результатов пока нет, — Канабай красноречиво развел руками. — Но даже если бы результаты были, регенерация влетала бы нам в целое состояние. Нам очень повезло, что этот криоторий принадлежит к самым крупным из построенных в то время, поэтому пока что у нас нет недостатка в дешевом сырье. Но надо уже задумываться о будущем.
— Я всегда восхищалась вами, — с глубоким чувством произнесла светловолосая женщина. — Ваша неумолимая, объективная логика, умение предвидеть ход событий…
Она на секунду задумалась.
— Скажите мне ради Бога, почему вы — такой великий, богатый и влиятельный человек, выбрали для себя такое скромное титулярное имение?
— Это был просто каприз, мимолетная прихоть. Полагаю, ты не думаешь, что у меня не хватило бы средств на Париж или Лондон? Мегаполис может себе позволить любой парвеню. «Де Филадельфия»! — он хохотнул. — Надо же такое придумать! Ну, и к тому же, согласись, сеньор Канабай де Саламанка звучит гораздо лучше, чем мистер Канабай оф Нью—Йорк, ведь так? Но хватит обо мне. Как поживает твоя пчелка?
— Прекрасно.
— Отдай ее мне. Сейчас же.
Женщина закусила губу.
— Вы снова хотите вернуть меня на нормальный уровень?
— Только на минуту, Флора. Только на минуту.
Женщина сняла с цепочки на груди блестящее сердечко и на вытянутой руке подала его Канабаю. Тот поднес сердечко к губам и легонько на него дунул. Женщина подошла к ближайшему креслу и опустилась на него, как будто из нее ушла жизнь.
— Сабио, ты здесь? — бросил Канабай в воздух. — Отлично, вижу тебя. Запиши диспозицию на остаток дня. Этому новому… де Филадельфия — глубокое зондирование, хотя я не надеюсь, что вы из него еще хоть что—то выжмете. Видна работа профессионала. Флоре — обнуление. Заберите ее из моего кабинета. Все остальное — по плану. Да, есть еще несколько новых проектов. Размораживающая аппаратура на ходу? Как ты смотришь на то, чтобы нам открыть тайный салон проката репликантов? Допустим, какому—нибудь озабоченному типу приспичило поразвлекаться какое—то время с девицей, а в семейном ложе, рядом с законной супругой, а может быть и на работе, его будет замещать наш репликант. Разные типы с нечистой совестью, могли бы заказывать у нас железное алиби… Тарифы за подобные услуги, разумеется, не для бедняков. Думаю, что такое предприятие окажется прибыльным. Так что подготовь на завтра все, что нужно для размораживания, скажем, десяти экземпляров. Органы для пересадки возьмите у репликантов, прошедших три перезаписи. Тех, у которых уже вырезано все, что можно, пустить на эксклюзивные, экологически чистые, сверхполезные для здоровья консервы для снобов и миллионеров. Этот де Филадельфия подсказал мне неплохую идейку. Если у нас нет фабрики для
