— Я, видите ли, скорее филолог, что ли…
Это ничего не объяснило. Профессор упал в большое вертящееся кресло у стола и засопел. Становилось скучно, его не слушали. Беглай относился к беседе серьезно, как к публичным лекциям. Он любил и умел поговорить, и хотя не был позером, однако…
Гость между тем разглядел на стеллаже черную доску с надписью, и она привела его в великое волнение. Пробормотав номинальное «можно?», он уже стоял у полок и держал в руках старинное изделие с надписью: «Бога нет есть ты!»
Он заходил по комнате, изредка хитро поглядывая в сторону, прихохатывая и говоря:
— Да-да, ну конечно… вот именно… смело! — и тому подобное.
Поведение это удивило и развеселило Беглая.
Окна были распахнуты, и в утренней прохладе в комнату влетали из рам легкие перкалевые занавески. Две лиственницы бросали на подоконник дрожащие пятна теней. Кусты сирени доставали верхушками до окон второго этажа.
Посетитель остановился и прислушался. Понюхал воздух. Внизу шипело.
— Рыба! — сказал посетитель.
— Что? А, да. А какое это, собственно, имеет значение? — спросил Беглай удивленно.
— Извините, никакого, — ответил тот. — Просто по ассоциации. В тот день на завтрак тоже была рыба. В тот день, когда на работе мне пришла в голову эта мысль. Вы знаете, в тот день я подумал: кого мы ожидаем встретить в случае Контакта? Или, вернее, какими бы нам хотелось, чтобы они были?
Профессор улыбнулся. Он столько раз отвечал на подобные вопросы, что отвечать сделалось легко и приятно.
— Видите ли, — сказал он, — многообразие форм…
— Спасибо, я не об этом, — перебил посетитель. — Я учился в школе, читал литературу по этому вопросу и даже все ваши последние статьи. Нет, не о том я спросил себя.
— На работе? — вставил профессор.
— Да. На работе. Не какими они могут быть, а какими мы хотим их видеть. Я прочел все, что написали люди по этому вопросу. Потом устроил опрос и опросил сотни людей. И вы знаете, что я обнаружил? Все думали точно так же, как думал об этом я. Проявилось редкое единство мнений. Все сходились в двух пунктах. Во-первых, не мы к ним прилетим, а они непременно к нам. И, во-вторых, они будут гораздо выше нас по развитию.
— Да, с точки зрения социолога это любопытно, — сказал Беглай.
— Не только, — возразил Ковалев. — Но я лишь ответил на вопрос, какими мы хотим их видеть. Остался вопрос: _зачем_ нам Контакт? Ответ на него ясен. Раз мы ждем более развитых, значит, мы надеемся на них, надеемся очень, что прилетят более знающие, более развитые. И не важно, какими они будут. Важно, чтобы пришли, одарили нас своим сверхзнанием, сверхтехнологией. И настанет великий рай на Земле.
— Или ад, — сказал профессор Беглай.
Ковалев кивнул.
— Или ад.
— Вижу, вы глубоко занимаетесь моральной стороной Контакта, — сказал профессор.
— Нет, — отвечал посетитель. — Я просто думаю, что моральная сторона в данном случае и будет решающей. Я думаю, от нее зависит, быть или не быть Контакту вообще. И это я намерен доказать вам сегодня.
— Лемма? — спросил Беглай.
— Да.
— Прошу, — отвечал Беглай и сделал приглашающий жест, словно на экзамене. — Очевидно, если у вас есть лемма, то есть и выводы из нее. И следовательно, рекомендации. Ради них вы и пришли.
— Да, — сказал посетитель. — Да.
Ветерок снова внес легкие занавески, тронул ромашки в вазе, просыпал лепестки. Пятна света плясали по комнате. О стекло бился шмель. Внизу со всего маху заиграло радио.
— Тише! — крикнул Ковалев. — Прикройте, пожалуйста, дверь! Теперь взглянем на вещи с другой стороны, со стороны пришельцев (если они есть). Нужен ли им Контакт, и если нужен, то зачем? Я знаю, что первым возражением мне будет: у них другой мир, другая логика, все другое. Я против этой идеи, как и вы, профессор. Ибо мы пока не можем не то что иной мир придумать, а, напротив, все более убеждаемся, что наш мир можно описать лишь единственным образом, строго логично, начав при этом со взаимодействия кварков и кончив Галактикой. В этом главный смысл научного знания — в единстве устройства наблюдаемого мира. И если бы природе пришлось дважды создавать разум, не вижу причин для производства других форм сознания. Я согласен с вами и с Оккамом: для чего привлекать новые сущности ей. Природе?
Беглай благосклонно кивал. Ковалев целиком пересказал его статью в журнале.
— Следственно, зачем им, этим развитым. Контакт с нами, отсталыми? Или в их истории не было открытия Нового Света? Завоевание? Нелепость! Мы уже знаем, что завоевывать следует только идеи. Иначе — брать на себя обузу, тащить всю эту планету, жаждущую скорого счастья. Зачем? Она этически не готова к Контакту. И следовательно, никому не нужна. Общий вывод: при нынешнем нашем отношении к Контакту произойти его не может ни в каком случае! Вот главное содержание леммы.
— Следствия? — громко спросил Беглай.
— Следствие первое. Всю вашу деятельность по установлению Контакта надо прекратить, все эти кодировки, посылы сигналов и прочее — это бесполезно и вредно.
— Обоснование — ваша теория?
— Никак нет. Обоснование — ваша практика. Тридцать лет вы шлете упорядоченные вопли во Вселенную, слушаете ее на всех частотах, а толку? Ни одного следа, ни тени Контакта. Вами не интересуются.
Профессор уже тихонько задыхался от бешенства. Никто еще за сорок лет его научной деятельности не обвинял его в безграмотности.
— Стало быть, мы все даром получаем зарплату? В лучшем случае барахтаемся впустую. В худшем — шаманим сами для себя.
— Именно, — сказал гость с твердостью. Он отошел к окну и глянул в сад. Соседская девочка ткнула палочкой в розовый воздушный шар, и он разлетелся брызгами. Девочка не заплакала, а хитро оглянулась: не видели ли взрослые. Ковалев усмехнулся и отошел от окна.
— Слушайте, Ковалев, ведь ваши построения до ужаса шатки. Неужели не видите? Они держатся лишь на одном этическом посыле. Так не бывает.
— Напротив, так и бывает. Сначала этический посыл, потом научный результат. Лишь возмутившись однажды тем, что церковь присвоила себе право объяснять устройство мира, можно было начать изучать этот мир. Так проснулась наука.
— Ничего подобного! — вскричал упоенно Беглай. — Науку создал эксперимент!
— Эксперимент? Их вокруг сколько угодно, в том числе завтрашних Но только этическая сторона сознания говорит нам, на что именно сегодня надо обращать внимание. Вы никогда не задумывались, отчего Галилея увлекла качающаяся люстра в соборе? От скуки, профессор. Нестерпимо скучно стало слушать мессу в соборе в конце XVI века. И Галилей открыл формулу маятника. Вот и все.
Профессор тихонько засмеялся.
— Вы увлекающийся человек, Ковалев. Из ваших построений может следовать что угодно. Например, что факты Контакта регулярно происходят, но мы их не видим.
— Конечно. И только потому, что они не таковы, каких мы ждем. Может быть, дети или… деревья уже умеют воспринимать их, почему бы нет? Ведь разложение света было известно тысячи лет — в росе, радуге, в игре граней.
— Ага! — сказал Беглай. — Дети и деревья! Старая идея неосознаваемого знания?
— Скорее, непрочитанного письма. Вы помните о работах с дельфинами? Тогда, в шестидесятых годах, нас осенило, что мы забиваем на костную муку, быть может, разумных существ. Это так потрясло общественность, что охоту на дельфинов запретили повсеместно. Ваш диплом был по структуре
