Эту присловицу наш шофер обычно повторял в трудных случаях жизни. Почему же Самми боялся именно львов и масаев, можно было только гадать, пока он не приступил к рассказу о великом народе кикуйю, принадлежностью к которому Самми Камаи очень гордился. Впрочем, все по порядку...
Он встретил нас в аэропорту Найроби, словно старый знакомый. Как только мы прошли таможенный досмотр, кстати, весьма формальный (таможенник даже не обратил внимания на то, что в моей сумке побрякивали десять бутылок водки, а в Кении — это валюта: джин и виски дорожают по мере углубления в саванну, и в дальних отелях-лоджах стоимость бутылки в десятки раз превышает обычную цену), Самми решительно взмахнул рукой, и расторопные носильщики моментально подхватили наши вещи. Что бы он ни делал, подтянутый и энергичный, в зеленой униформе, он всегда ослепительно улыбался. При этом большие карие глаза сияли, и все его круглое миловидное лицо излучало доброжелательность. Поприветствовав всех, Самми вручил каждому из нас сумку и кепи с зеленой эмблемой своей компании «African Tours and Hotels», которая обеспечивала нам путешествие по саванне.
— Какая она, саванна? — весело переспросил Самми. — Да вот она перед вами, любуйтесь.
И он широко повел рукой. Вот это здорово! Не успели мы отъехать от аэропорта, как сразу же оказались в знаменитой кенийской саванне. Асфальтовая дорога рассекала единственный в мире заповедник, расположенный рядом с крупным промышленном городом.
— Здесь, всего в нескольких километрах от Найроби, водятся львы, антилопы, буйволы и даже бегемоты, рассказывал Самми, словно заправский гид, и в то же время с гордой хозяйской ноткой в голосе.
Мы во все глаза вглядывались в ровное поле за колючей изгородью, питая слабую надежду увидеть хоть какого-нибудь зверька, как вдруг раздался совершенно безумный вопль:
— Жирафы! Смотрите, настоящие жирафы!
Действительно, вдали, где-то у самого горизонта, среди кустиков торчали две желтенькие головки жирафов. Все были готовы тотчас же выскочить из автобуса и бежать к этим первым, встреченным в Кении животным, разгуливающим между аэропортом и столичной окраиной, как у себя дома, но Самми весьма снисходительным тоном, словно малых детей, успокоил нас:
— Все впереди, еще наглядитесь на зверей. Я, между прочим, работал этом заповеднике — в зоопарке, где выращивают молодняк и лечат раненых животных. Это было сразу после окончания колледжа «Утали», там нас обучали обращению с дикими животными, с достоинством добавил он.
Заметим, что такими чертами, как гордость, самоуважение, по мнению Самми, должен обладать каждый истинный кикуйю. При всяком удобном случае он любил подчеркнуть достоинства своего народа.
— Мой народ очень древний, произносил он глубокомысленно, и лицо его принимало торжественное выражение. Предания кикуйю гласят, что наши предки пришли с северо-востока и после ожесточенных стычек с местными племенами охотников заселили плодородные долины центрального Кенийского нагорья. Но мы очень мирные люди кикуйю всегда работали на земле. Я вырос в деревне в большой семье, которая на своем поле выращивала овощи, просо, бататы, а вокруг нашей круглой хижины-тукуля, крытой соломой, росли бананы и была грядка с ананасами. Мы боялись только львов («симба») и воинов-масаев. Симба бродили ночью вокруг деревни, могли напасть на коров в загоне и утащить козу или бычка, а масаи тоже угоняли скот и похищали наших девушек.
Самми знал и гордился тем, что кикуйю, у которых англичане отобрали много плодородных земель, стали главной силой освободительного движения «May-May». Односельчане Самми вошли в вооруженную группу «Копье за землю» и даже нападали на белых фермеров. Из среды кикуйю вышли видные борцы за свободу, писатели и, конечно, первым среди них Самми назвал президента Джомо Кёниату, дружившего с нашей страной.
— Вы спрашиваете, что означает «May-May»? Лицо Самми вновь принимает глубокомысленное выражение. У кикуйю есть выражение «Ума-Ума», то есть «убирайся», но, возможно, это измененное слово «мума», которым называют клятву на верность земле отцов. Кикуйю чтят обычаи предков. У нас в деревне все уважали старейшину, вождя, и конечно, колдуна.
Этот разговор произошел в Найроби, когда в местных газетах промелькнуло сообщение, что в парламенте обсуждали... депутата-колдунью.
— А что? — моментально откликнулся Самми. — В Найроби есть колдуньи, и к ним охотно идут люди за советом. Например, сегодня моя невеста тоже собирается сходить погадать к одной такой знахарке.
Самми принялся расхваливать свою невесту, работающую страховым агентом, и обещал меня с ней познакомить. Я воспользовался случаем и напросился вместе с ними к знахарке, прихватив с собой в качестве подарка чашку, расписанную хохломскими мастерами. После долгих уговоров Самми согласился взять меня с собой, но лишь с условием, что мы с ним обождем невесту у домика колдуньи.
Еще вечерние сумерки не опустились на сиреневые джакаранды и розовые бугенвилии, как мы оказались у деревянного забора, скрывавшего небольшой домик на окраине Найроби. Мы шагнули в калитку и остановились, а невеста пошла дальше к домику, из стен которого выпирали прутья, обмазанные глиной. Сквозь открытую дверь домика солнце освещало земляной пол и нехитрую утварь. У двери сидела хозяйка на вытертой циновке, одетая в пеструю кофту и длинную юбку. Из-под низко надвинутого черного платка внимательно смотрели глаза, наверняка немало повидавшие на своем веку.
Невеста Самми опустилась на колени перед колдуньей, которая, вынув из кармана юбки худенькую руку, схватила лежащий неподалеку кусок мела, начертила вокруг себя треугольник и тем же куском помазала себе виски.
— Что это она делает? — спросил я у Самми. — Зачем выпачкалась мелом?
— Чтобы общаться со своими предками через богов, живущих на вершине горы Кения. Мел для нее — снег, ведь вершина Кении покрыта снегом.
Я уже знал, что название второй по высоте горы Африки произошло от масайских слов «кее нийя», что означает «белая гора». Теперь буду знать, что этот потухший вулкан считается священным у местных племен...
Старуха тем временем взяла глиняный кувшинчик и вытрясла на циновку несколько бусинок, посмотрела на них, собрала в ладонь и бросила у своих ног.
— Она так гадает? — прошептал я Самми.
— Моя невеста спрашивает колдунью о своей судьбе. Та сегодня решила гадать на бусинках, каждая из которых имеет свое значение. Одна бусинка — дорога, две — дом, три — женщина, пять — мужчина. Все зависит от того, сколько их выпадает и как они лягут у ног старухи.
Пока Самми разъяснял мне суть колдовства с бусинками, на середину дворика важно вышел порядком общипанный петушок и громко прокукарекал.
Колдунья вздрогнула, что-то сказала невесте, показав ей на лежащие бусинки, и махнула рукой. Сеанс был окончен.
Я вспомнил об этом гадании позже, когда мы отправились из Найроби в саванну на маленьком автобусе. Тут нельзя не сказать пару слов об отношении Самми к своей машине. Его «тойота» была замечательной выносливой и крепкой.
Но случалось, она останавливалась и, как упрямый осел, не желала двигаться дальше. Самми охал и жалостливо вздыхал, растерянно ходил вокруг автобуса, недоуменно осматривал мотор, даже почему-то
