владельцы зоопарков пополняют свои коллекции и за счет диких животных, охраняемых законом.
Огромный спрос на коал в других государствах, особенно в Японии и США, еще больше влияет на удручающее состояние популяций этого вида. Правда, на законном основании ежегодно за рубеж продается всего около десяти коал. В то же время представители «черного рынка» нелегально отлавливают никем не учитываемое количество диких животных, которых и вывозят за рубеж.
У каждого коалы, живущего в неволе, имеется в ухе металлическая бирка, и он зарегистрирован в Национальной службе парков и живой природы Австралии, которая два раза в год проверяет свое поголовье. Но проблема состоит в том, что эти металлические пластинки очень легко переставить с умершего в неволе животного на незаконно приобретенное дикое. Однако теперь метод отпечатков пальцев уже не позволит допустить этого. С помощью отпечатков пальцев можно легко опознать каждого «медведя», содержащегося в неволе.
Группа Каррика собирает отпечатки лап у коал, живущих в парках, а затем передает их в архив полицейской службы в Тувумбе (штат Квинсленд). В дальнейшем, если какой-нибудь коала будет заподозрен как «обманщик» (по вине человека, разумеется), специалисты смогут сравнить отпечатки его лап с теми, что хранятся в архиве. По этой программе на начало 1993 года было зарегистрировано около 60 животных, но Каррик не теряет надежды, что когда-нибудь сумеет подвергнуть такой маркировке всех коал, живущих в неволе.
По материалам журнала «International wildlife» подготовил Е.Солдаткин
Чтение с продолжением:
К югу от мыса Ява (1)
Густой и удушливый черный дым плотной пеленой окутал умирающий город, каждый его дом и каждый квартал – жилой и деловой, уцелевший и разрушенный бомбежкой. Дымовая завеса, увенчанная темным, чуть завихряющимся коконом, скрыла улицы, переулки, акваторию порта. Теплый воздух тропической ночи был буквально отравлен едкими, зловонными клубами.
Поначалу дым исходил только из полыхавших зданий, в его плотной завесе зияли широкие бесформенные бреши – сквозь них наверху, в пустынном небе, проглядывали мерцающие звезды. Однако вскоре ветер залатал прорехи, принеся колышущееся облако маслянистой, разъедающей глаза копоти, валившей из расположенных за пределами города прорванных топливных резервуаров, и к полуночи уже не видно было ни зги. Наступила кромешная тьма. Теперь даже догоравшие дома почти не отбрасывали света: на практически полностью уничтоженных огнем, обуглившихся руинах лишь изредка вспыхивали крохотные языки пламени, медленно угасавшие, как сама жизнь Сингапура.
Город будто погружался в безмолвие смерти, время от времени нарушаемое жутким свистом шального снаряда, что, пролетев над головой, либо падал в море, издавая при этом безобидный всплеск, либо ударял в стену какого-нибудь дома, разрываясь с коротким, оглушительным грохотом и мгновенной яркой вспышкой. Однако и грохот, и вспышки казались естественной и неотъемлемой частью этой фантастической ночи с ее глубокой, давящей тишиной.
Иногда со стороны Форт-Кеннинга и Перлс-Хилла или с северо-западной окраины города доносился треск винтовочных выстрелов и пулеметных очередей, которые также казались нереальными, – точно в кошмарном сне. И даже люди, бредущие по вымощенным булыжником пустынным улицам Сингапура, больше походили на призраков, – безразличные ко всему, они ощупью, спотыкаясь, с вытянутыми вперед руками, пробирались сквозь клубы дыма, словно сбившиеся с дороги слепцы.
Медленной, неуверенной поступью солдаты – отряд числом не более двух дюжин – продвигались по темным улицам к порту, низко склонив головы и ссутулившись подобно старикам, – хотя самому старшему из них едва перевалило за тридцать. Солдаты просто смертельно устали – и им было легче волочить ноги, чем стоять на месте. Измотанные, больные и покалеченные, они двигались чисто механически, ибо у каждого мозг истощился до предела. Однако крайнее умственное и физическое истощение подобно наркотическому опьянению, и, какие бы физические страдания они ни испытывали, ощущение боли мгновенно стиралось из их памяти.
Только один солдат был, похоже, не безучастен к происходящему вокруг. Он медленно брел во главе выстроенной по двое колонны и время от времени включал фонарь, выбирая путь через заваленные обломками домов улицы. Он был невысок и худощав, и на нем одном была юбка шотландского полка и национальная шотландская шапочка. Откуда взялся килт, знал только сам капрал Фрейзер: во время отхода на юг Малайского полуострова его на нем определенно никто не видел.
Капрал Фрейзер устал, как и все. Глаза его были воспалены и налиты кровью, изможденное осунувшееся лицо – с явно сероватым оттенком – свидетельствовало о перенесенной малярии и дизентерии, а то и обеих болезней сразу. Сильно приподнятое левое плечо капрала доставало почти до уха, однако бросающееся в глаза уродство объяснялось тем, что раненное еще днем плечо под рубашкой было второпях неуклюже перевязано дежурным санитаром. В правой руке Фрейзер с трудом удерживал пулемет системы Брэна, весивший чуть ли не все двадцать три фунта. Пулемет сильно оттягивал правую руку вниз, поэтому левое плечо и казалось неестественно вздернутым.
Два часа назад офицер, командовавший их смешанной ротой, собравшейся на северных подступах к городу, приказал Фрейзеру вывести за линию огня и доставить в безопасное место всех раненых. Бесполезность приказа не вызывала у Фрейзера ни малейшего сомнения, как и у офицера, его отдавшего. Последние защитные укрепления были давно сокрушены, и это предопределило участь Сингапура. Так что еще до наступления нового дня защитники острова будут либо мертвы, либо ранены, либо попадут в плен. Но приказ есть приказ – и капрал Фрейзер вел вверенных ему солдат к бухте Келанг.
В темном, задымленном переулке плакал ребенок – очень маленький мальчик лет, наверное, двух с половиной. У него были голубые глаза, светлые волосы и белая кожа, покрытая размытой слезами грязью. Вся его одежда состояла из тоненькой рубашечки и шортиков цвета хаки на лямках. Ноги мальчика были босы. Он сидел и беспрерывно трясся: тропические ночи тоже бывают холодными. А еще ему было страшно: он не знал теперь, где его дом и что сталось с его мамой. Этой ночью, 9 января, они, вместе с мамой и старушкой Анной, няней-малайкой, должны были сесть на «Уэйкфилд», последний большой пароход, уходивший из Сингапура.
Его старая няня долго таскала малыша на руках по темным улицам, но потом опустила его на землю, схватилась руками за сердце и тоже опустилась возле, сказав, что ей надо отдохнуть. Прошло уже полчаса, а старушка все сидела. Мальчик раз или два наклонялся расшевелить няню. Теперь же отсел подальше, боясь даже поглядеть в ее сторону, смутно понимая, что няне уже никогда не подняться.
Малышу было страшно уходить и страшно оставаться. Он еще раз украдкой, сквозь сложенные решеткой пальцы, взглянул на старушку – и боязнь остаться рядом с нею пересилила другие страхи. Малыш встал и побрел вниз по переулку, не глядя, куда идет, спотыкаясь и падая на кирпичи и камни.
Подобно маленькому мальчику, по разрушенным улицам пробиралась группа девушек-санитарок. Поравнявшись с единственным, до сих горящим зданием в деловой части города, они с опаской пригнули головы. В их грузовик, закрепленный за Красным Крестом, угодил снаряд, отбросив машину в канаву перед поворотом на Букит-Тимор. Они все еще не могли прийти в себя от пережитого потрясения.
Две из них были китаянками, две другие – малайками. Красивые темно-карие глаза той, что помоложе, были широко раскрыты от страха, и она то и дело с тревогой и беспокойством озиралась по сторонам. На лице старшей читалось полное безразличие.
Пятая санитарка, шедшая во главе, была высокой и стройной. Она потеряла свою шапочку во время взрыва, когда ударной волной ее перебросило через откидной борт грузовика, и теперь ее густые иссиня- черные волосы беспрестанно падали на глаза, время от времени она резким движением откидывала их назад. Судя по всему, она не была ни малайкой, ни китаянкой, у которых просто не бывает таких голубых глаз. Не принадлежала она и к европейской расе – скорее всего была полукровкой. В мерцающем желтоватом свете нельзя было разглядеть цвета ее лица, к тому же покрытого слоем пыли и грязи.
Прошло полчаса, час, а девушки все не могли выбраться из бесконечного лабиринта разрушенных улиц. Как несправедливо было со стороны военврача, майора Блэкли, отправлять их на поиски раненых солдат, которых, в отчаянии подумала старшая медсестра, им, похоже, не суждено найти никогда. Но, стараясь не поддаться отчаянию, девушка стиснула зубы, и, прибавив шагу, повела подруг на другую, такую же темную и пустынную улицу.
