качестве свадебного подарка. В ореоле полета Гагарина советская делегация была обречена на успех самого престижного из престижных фестивалей.
Знакомство с Надей Леже, вдовой художника Фернана Леже, во многом определило культурные связи всех министерских лет Фурцевой. Надя ввела ее в круг и французской интеллигенции, и французской компартии, что тогда было подчас одно и то же – Луи Арагон и Пабло Пикассо, Морис Торез… Но, пожалуй, главное – это мир французских художников, в который окунула ее Надя. Лазурный берег открылся Фурцевой прохладой музеев и керамических мастерских. Среди записей Светланы Фурцевой тех дней есть такая:
«Ее впечатления нельзя ни с чем сравнить. Она влюбилась во Францию и смеялась, что просто не может отступить от русской традиции – поклоняться всему французскому. Надя подсказала ей, где одеваться. У мамы теперь появились вещи от Ланвена, да и духи „Арпеж“ очень ей подходят».
Октябрь 1961 года, когда состоялся XXII съезд партии, стал переломным и в жизни страны, и в жизни Екатерины Алексеевны. Диктатура пролетариата как главный лозунг страны была отменена. Внутри партии единства не было, и в этом догматики видели сдачу завоеваний Октября. Президиум съезда выдает его мрачноватую атмосферу. Опасались народных волнений, так как в ночь с 30 на 31 октября выносили из мавзолея Сталина. Фурцева несколько раз звонила в охрану Мавзолея, проверяя, как идет подготовка этого сверхсекретного действа.
Тем временем Хрущев объявил состав Политбюро. Фурцевой там не было. Удар был усилен внезапностью. Сраженная, она уехала на дачу и вскрыла вены. Ее успели спасти. В день закрытия съезда она оказалась в больнице. Этот поступок укрепил власть во мнении, что женщинам не место на Мавзолее. Существует множество домыслов на этот счет. Но если вспомнить метаморфозу отношения Хрущева к маршалу Жукову, то можно было угадать, что Фурцева должна стать следующей в ряду неугодных. Какой властитель любит своих спасителей? Хрущев исключением не стал.
Однако министром культуры ее оставили. Может, просто потому, что недооценивали роль этого заштатного министерства в жизни огромной страны. Но оказалось, что «пожар способствовал ей много к украшенью». Вместо предписанного ушата ледяной воды она оказалась в теплом море.
Прикоснувшись к бесконечному миру искусства не вдруг и не сразу, эта женщина у власти, с самого начала своей карьеры крайне честолюбивая, стала меняться и внешне, и внутренне, обнаружив неожиданно природный артистизм своей натуры, который в соединении с редкой целеустремленностью (чтобы не сказать, одержимостью) принес богатейшие плоды. Она и по-женски, кажется, стала чувствовать себя лучше. Муж – заместитель министра иностранных дел, теперь они вместе на трибуне рядом с Мавзолеем. Родилась внучка (а семейные дела, при всей ее занятости, всегда Фурцеву и волновали, и трогали). И наконец, она обрела друзей в недавно незнакомой и такой притягательной еще с юности среде – музыкантов, актеров, писателей, художников. Однако теперь, не защищенная броней Политбюро, в качестве просто министра культуры Фурцева из деятельного члена грозной Идеологической комиссии превращается в ее поднадзорную.
Из воспоминаний Владимира Баскакова, заместителя министра культуры: «…Настроение у Фурцевой менялось быстро, стоило сменить круг общения. Общение, которое было ее работой, было и ее ежедневной радостью. Снимая „Войну и мир“, потом получившую „Оскара“, Сергей Бондарчук обошел художественный совет студии, получив „добро“ на выбранных им актеров у министра. И, напротив, Фурцева закрыла для Ролана Быкова роль Пушкина, собственное восприятие было для нее аргументом. Но она поддавалась убеждению, особенно, если разговор шел наедине. К людям искусства относилась с пиететом, хотя и верила в возможность партийного руководства ими. У нее были свои пристрастия – Бондарчук, Ефремов, Рихтер и, конечно, Плисецкая».
Особенно интересна история появления в СССР знаменитого миланского оперного театра Ла Скала, который вообще никогда не был в России. И вот наконец это свершилось по решению Фурцевой. Звезды и великий Герберт фон Караян свели с ума меломанов. Директор театра Антонио Гирингелли был в восторге от гастролей и благословившего их министра. Той же осенью 1963 года Большой впервые отправлялся в Милан.
Между гастролями эпоха в СССР сменилась. Октябрьский Пленум ЦК стал заговором против Хрущева, на сей раз под руководством Брежнева. Но теперь у Хрущева в союзниках не было ни великого полководца, ни решительной женщины. Хрущев был отправлен на пенсию. А в кабинете директора Ла Скала директор Большого, Чулаки, вместе с Гирингелли подписали соглашение о сотрудничестве своих великих театров. Оно действует до сих пор. Гирингелли с готовностью откликнулся на просьбу министра о стажировке советских певцов в Ла Скала – все будущие звезды нашей оперы прошли через эту школу.
Десять лет, до конца ее жизни, Фурцева получала от Гирингелли знаки внимания – письма, цветы, милые венецианские фигурки персонажей комедии дель арте… В архиве Фурцевой хранится письмо Людмилы Лонго, референта Гирингелли, приоткрывающее тайну столь неожиданного сближения Ла Скала с СССР: «Уважаемая Екатерина Алексеевна! Доктор Гирингелли попросил меня быть посредником между ним и Вами. Он давно мечтал заказать Ваш портрет. Он собирал Ваши фотографии и поручал различным художникам написать по ним портрет. И все ему не нравилось. Только теперь, как ему кажется, что-то получилось. Он хотел бы поднести этот портрет Вам по случаю приезда Скалы в Москву, в память о многолетнем сотрудничестве, о дружеских отношениях и о той любви и симпатии, которую он всегда испытывал к Вам. Но очень боится, как бы Вы на него не рассердились за смелость, и поэтому поручил мне попытаться выяснить Ваше отношение…»
Середина 60-х баловала советских людей зрелищами. С правления Фурцевой идет у нас традиция международных конкурсов имени Чайковского, молодого балета, размах зарубежных гастролей наших исполнителей и мировых знаменитостей у нас, почему в ее почте находишь странички, написанные рукой Святослава Рихтера, Джакомо Манцу, Сержа Лифаря…
Ирина Александровна Антонова, директор Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина, много работавшая с Фурцевой, вспоминает: «У нее была страсть к масштабным проектам. Вывезти шедевры Эрмитажа, Третьяковки, Русского и Пушкинского музеев в Японию без страховки под личную ответственность – она умела рисковать…»
Ее женская притягательность оказалась весьма действенной. Она способна была обаять и мужчин, и женщин. Запад она открыла не с высоты министерского кресла, а через совсем «не уставные» дружбы, вызывавшие большое недовольство компетентных органов. Эти дружбы к концу ее 14-летнего министерского правления принесли богатейшие плоды стране. Давно уехавшие соотечественники из-за рубежа стали приносить нашим музеям свои дары. Третьяковская галерея получила картины из бесценной коллекции Савелия Сорина, вдова которого, Анна, стала близким другом Фурцевой, многочисленные дары Нади Леже, первый и единственный приезд Марка Шагала, подарившего Пушкинскому музею 75 своих литографий, выставка французских импрессионистов. И невероятный по дерзости исполнения показ Джоконды.
Тем не менее ее правление было отнюдь не бесконфликтным. Театральные прогоны с ожиданием вердикта министра – разрешит или запретит – еще одна весьма драматическая, хоть и часто сокрытая страница в жизни любого театра. Хроника не сохранила нам трудностей министерской жизни, комментарий к ее деятельности 70-х можно найти разве что в фольклоре:
В октябре 1973 года Фурцева с необычайным воодушевлением открывала новое здание МХАТа на Тверском бульваре, не зная, что именно на этой сцене год спустя будут прощаться с нею.
О том дне, 24 октября 1974 года, до сей поры гадают, есть ли какая-нибудь тайна в ее смерти. Пройдя множество инстанций, можно верить лишь медицинскому свидетельству – «острая сердечная недостаточность». Сердце не выдержало: она ведь давно металась между своим партийным долгом и новой, необычной и прекрасной жизнью, которая так властно захватила ее.
…Отчего десятилетия спустя мы вспоминаем о Фурцевой, напрочь забыв имена ее преемников? Может, оттого, что она была Личностью и она была Женщиной. А взлет нашего искусства 60-х—70-х и ее вознес на высоту, которую бы ей никогда не достичь в партийных доспехах.
Галина Долматовская
Досье: Обретенная легенда
Писать о Толкине – дело неблагодарное. Толкинистам
