Нет никаких указаний на то, что А. С. Пушкин когда-нибудь читал творения Иоанна Златоуста, но его понимание принципиально не отличается от формулы великого Подвижника Христианства. Совесть — это моральный суд человека за грехи свершённые или только за их помыслы.
«Ни власть, ни жизнь меня не веселят; предчувствую небесный гром и горе. Мне счастья нет», — признаётся Царь Борис. Что же гнетёт «Самодержца всея Руси »? Пушкин приводит обширный монолог Царя, раскрывает внутренние переживания повелителя огромной страны, то есть даёт голос герою, который в истории голоса был лишён и современниками, и потомками. Все говорили или от его имени, или за него, и только Пушкин-художник отважился предоставить слово самому Борису Годунову. И сразу обрисовывается великая трагедия власти, ноша которой оказывается столь тягостной, порой непосильной, а результаты — ничтожны. Все годы правления Годунов был полон намерения править честно, благочестиво, нести людям спокойствие и благополучие. И действительно, немало сделал добрых дел. Но ничего не получилось, не сумел он завоевать любви народной. «Я думал свой народ в довольстве, во славе успокоить, щедротами любовь его снискать ». Но всё оказалось тщетным. «Живая власть для черни ненавистна, они любить умеют только мёртвых».
При этом Александр Сергеевич так убедителен, так выразителен, сумел найти такие краски и тона, что невольно проникаешься сочувствием к его герою. Конечно, Пушкин был в плену, так сказать, «багажа исторического знания»; он не мог документально и фактурно постичь нюансы времени. Здесь он почти полностью доверяет Н. М. Карамзину, озвучившему немало слухов и сплетен, которые плодили как соотечественники, но особенно иностранцы и которые наш «мэтр» выдавал за «исторические факты». В данном случае это касается такого момента, как смерть Царицы Ирины, вдовы Царя Фёдора Иоанновича и родной сестры Бориса Годунова, принявшей постриг и ушедшей в монастырь, которую тот, по слухам, якобы коварно «отравил». Пушкин очень удачно предваряет упоминание об этом вымысле репликой Царя: «Кто ни умрёт, я всех убийца тайный...»
Так называемое «отравление Ирины» — вымысел чистой воды, какового у «последнего летописца» немало, хотя он это не утверждал наверняка, а как бы озвучивал гнусность как «слух». Карамзин ведь «по первому призванию» был «литератором», а потому вольно или невольно, но его исторические экзерциции окрашены художественными фантазиями. Конечно, Карамзин не имел некоей сверхзадачи специально представить Царя Бориса в своей эпопее «русским Каином», но его личная морально-психологическая установка нередко доминировала над фактурным материалом, а потому оценка всех, почти всех, исторических героев оказывалась сугубо и заведомо пристрастной...
Думы и переживания Годунова в седьмой сцене наполнены тягостными предчувствиями. Не только нелюбовь подданных его угнетает; его волнует будущее своих детей, которое не представляется безоблачным. Он прекрасно понимает, что его царский венец неизбежно сотворит им нелёгкую судьбу. Вообще, Царь показан Пушкиным нежным и заботливым отцом, и его чадолюбивость невольно вызывает симпатию. Тёплым внутрисемейным отношениям специально посвящена первая часть десятой сцены, происходящей в царских палатах. Царь очень печалится об участи свой любимой дочери Ксении, о тяжелой ее доле:
Этот внутренний монолог Бориса предваряет мизансцена, когда Ксения целует портрет умершего жениха, произнося грустную эпитафию. И если вся драма написана белым стихом, то данный фрагмент изложен прозой. «Милый мой жених, прекрасный королевич, не мне ты достался, не своей невесте — а тёмной могилке на чужой стороне. Никогда не утешусь, вечно по тебе буду плакать». В этом месте необходимы важные исторические ремарки.
Если принять утверждение, что кара Божья за грехи родителей настигает и детей, то один из самых страшных случаев в отечественной истории — это участь детей Бориса Годунова. Как уже упоминалось, сын вместе с матерью были убиты 10 июня 1605 года. Сыну шел только семнадцатый год!
Дочь же Ксению ждала ещё более страшная участь: брат и мать были убиты на её глазах, а её, молодую и красивую, сделал свой наложницей негодяй Лжедмитрий, то есть обесчестил, о чём знала вся Москва! Существует исторически необоснованная версия, что Ксения якобы пыталась отравиться, но её насильно спасли от смерти, чтобы оставить для утех самозванца^^ Современник тех событий дьяк приказа Большого прихода'’^ Иван Тимофеев (ок. 1555–1631) написал о Ксении, что Лжедмитрий, «без её согласия, срезал, как недозрелый колос». Пять месяцев дочь Царя Бориса была наложницей самозванца, который затем её «одел в монашеские одежды^ Остаток своих лет, очень долгих лет — она преставилась в 1622 году, Ксения прожила в монастырской обители, закончив свои земные дни в облике благочестивой инокини Ольги во Владимирском Княгинином монастыре.
Несчастья стали преследовать бедную Царевну Ксению ещё задолго до смерти отца. Пушкин не случайно вложил в уста Бориса выражение:«В невестах уж печальная вдовица». Она овдовела буквально накануне свадьбы...
Когда отец взошёл на престол в 1598 году, Ксении исполнилось шестнадцать лет; это была пышущая здоровьем, статная и розовощёкая девица, и все современники отмечали её несомненную красоту. Она уже была в том возрасте, когда надо было думать о замужестве. Отец, получив новое, царское достоинство, хотел, чтобы у дочери появился суженый не из числа подданных, даже самых родовитых, а из круга именитых иностранцев. Иными словами, он хотел равнородного, но не морганатического брака. В этом смысле Годунов намеревался сломать старую традицию Московского царства, так как за более чем столетний период такого на Руси ещё не было.
Последний раз подобное случилось в 1472 году, когда Великий князь Московский Иоанн III Васильевич (1440–1505) вторым браком женился на греческой принцессе Софии (Зое) Палеолог (1455–1503) — племяннице последнего Императора Константиновской империи (Византии) Константина XI Палеолога, погибшего в 1453 году при захвате Константинополя (Царьграда) турецкими полчищами. Был ещё один пример, теперь уже явно неудачного брачного союза: Иоанн III в 1494 году выдал свою дочь Елену (1476– 1513) за Короля Польши и Великого князя Литовского Александра Ягеллона (1461–1506). Рассказы о мучениях католиками несчастной Елены Иоанновны потом долго на Руси передавались из уст в уста, а уверенность в том, что её отравили злобные иезуиты, была всеобщей.
С тех пор все правители на Руси и их дети никаких матримониальных уз с иностранными династиями не имели. Борис Годунов вознамерился сломать традицию, а потому уже в 1598 году был найден европейский претендент на руку дочери, сын Шведского Короля Эрика XIV — принц Густав Шведский (1568–1607). Швед не имел никакого состояния, но, по словам Н. М. Карамзина, «знал языки... много видел в свете, с умом любопытным и говорил приятно». Царь встретил принца, действительно по-царски, передал ему в удел Калугу с тремя волостями «для дохода». Но принц не оценил радушия Бориса Годунова; проводил дни в праздности и пирах и даже пригласил к себе давнюю любовницу — некую Екатерину, дочь хозяина гостиницы из Данцига. Терпение Царя источилось, мысль о браке была похоронена, но Густаву дозволили остаться в России, и он умер в Кашине, под Москвой, в 1607 году.
Вторым женихом Ксении должен был стать двоюродный брат Императора Священной Римской империи Германской нации Рудольфа II (1552–1612) — Максимилиан-Эрнст (1558–1618). Переговоры были долгими и сложными, Максимилиан колебался, хотя Годунов предлагал ему в управление (удел) Тверское княжество и даже обещал сделать его в дальнейшем Королем Речи Посполитой (Польши). Однако Царь выдвигал одно условие: муж дочери должен жить в России. К тому же Максимилиан был католиком, а Ксения православной, а между этими конфессиями существовало полное отторжение; случай с Еленой Иоанновной на Руси не был забыт. В итоге «династическая сделка» не состоялась.
