Борис «покраснел», что ему «кровь ударила в голову». В знаменитом же монологе Царя в шестой сцене говорится:
Ясно совершенно, что у Годунова серьезные нелады со здоровьем, что, как сейчас бы сказали, у него «проблемы с сердечно-сосудистой системой», которые в конце концов и свели его в могилу: он умер ведь от апоплексического удара. Физическое состояние Царя несомненно ухудшали «муки совести», а выражение — «и мальчики кровавые в глазах» — давно вошло в обиходный язык как метафорическое выражение нравственных мучений людей с уязвлённой совестью. Потому так часто эти «кровавые мальчики» ассоциировали с убийством Царевича Димитрия, хотя если внимательно изучить пушкинский текст, то подобной подноготной там нет. Автор использовал один из вариантов псковского диалектического выражения — «мальчики в глазах», что означает «рябит в глазах». В подобной транскрипции Годунов признаётся не в злодеянии, а сетует на своё болезненное состояние. К тому же слово «кровавый » совсем не означает обязательно «окровавленный»; его с полным правом можно воспринимать в качественно иных смысловых значениях: «багровый», «цвета крови», «красный»...
Кульминацией в пушкинском повествовании о Борисе Годунове является двадцатая сцена, разворачивающаяся в Москве в царских палатах. Тут автором специально смещены хронологические ориентиры; он же создавал не летопись событий, а представлял драму человека, раздавленного ношей Царского венца. Начинается она с известия о том, что Лжедмитрий и его воинство потерпели полный разгром при столкновении с царскими войсками под командованием князя Ф. И. Мстиславского. Событие имело место 21 января 1605 года при Добрыничах.^ Царь у Пушкина уже знает о том, но понимает, что настоящей победы нет, что пройдёт время и негодяй соберет новую рать и будет снова и снова посягать на священные основы власти. Самозванец ведь, по словам Бориса, «именем ужасным ополчён».
Царь чувствует, что подошёл к пределу земного бытия. В этот момент, когда надо думать о высоком и вечном, о грядущей встрече с Богом, перед Которым предстоит держать ответ, мысли его покорены всё ещё земными тяготами. Да, видно, был слишком милостив к подданным, многое и многое прощал, а надо было давить, гнать, сечь и жечь, да так, чтобы «верноподданные» дух перевести не могли. Так делал Иоанн Грозный, а как его почитают в народе до сих пор!
Пушкин так проникновенно выстраивает свое повествование, так рельефно и трепетно воссоздаёт ситуации и внутренние переживания действующих лиц, что порой невольно кажется, что он был участником — очевидцем событий и что именно ему главные исторические герои высказывали свои сокровенные мысли и чувства. В этом раскрывалось замечательное качество историзма, которым в полной мере был наделён Александр Сергеевич и которое так редко встречается у других творцов. Потому пушкинские воссоздания картин и характеров так убедительны; он не заменяет документ личными фантазиями, а художественно дополняет его.
С потрясающей выразительностью воспроизведена картина последних мгновений жизни Самодержца, когда среди придворных началась паника после того, «как он на троне сидел и вдруг упал — кровь хлынула из уст и из ушей». При последних проблесках угасающей жизни Борис Годунов просит всех удалиться и оставить его наедине с сыном. После этого следует обширный монолог умирающего, отразивший представления Годунова в интерпретации Пушкина. Ничего подобного, конечно же, никакие свидетельства той поры до нас не донесли. Завещание Годунова, содержащее изложение философии власти, которое умирающий отец заповедует сыну, — реконструкция обстоятельств, вышедшая из-под пера русского творческого гения, лично переживавшего давно минувшее время, глубоко чувствовавшего коллизии эпохи, понимавшего людей её.
Отец, осознавая свою греховность, стремится отгородить сына от всех жизненных проявлений, которые назывались греховными. «Я, я за всё один отвечу Богу», — то ли шепчет, то ли выкрикивает умирающий Самодержец всея Руси. Нет, он, и только он примет все отступничества от Воли Божией на себя, а сыну мир, чистоту и благорасположение хочет оставить, чем только милость Всевышнего и можно заслужить. Он прекрасно знал и понимал, что Волей Всевышнего не только нельзя управлять, но Она для человеческого ума вообще непостижима. И были примеры — сколько их! — когда дети наказывались за деяния родителей. То и из Писания известно, да и из истории давней и недавней, свидетелем которой он сам был.
Время нынешнее представлялось чрезвычайно опасным. Русь, как море бурное, всколыхнулось, вспенилось, и на поверхности, в этой самой пене, вертится и крутится грязь мирская и разные непотребства донные. Борис, вооруженный знанием, опытом, наделённый волей, мог успокаивать, усмирять подобную страшную стихию. «Я с давних лет в правленье искушенный, мог удержать смятенье и мятеж».
Как то будет делать Фёдор, отрок, вчерашний ребёнок, который слишком мал и слишком неопытен! Хоть Борис после воцарения брал сына — ему только минуло девять лет — на заседания Боярской Думы, где обсуждались все важнейшие вопросы государственной жизни, и на встречи с послами иных государей, но что дитя в том могло уразуметь? Он ещё не ведает греха как проявления самохотения человеческого, он ещё не замарал ни тело, ни, главное, душу — чувствами, настроениями и желаниями неблагочестивыми. Но, с другой стороны, как просто, вооружившись только благопожеланием, снисхождением и смирением, обмануться в жизни, принять ложь за истину, а свет за тьму. Как легко можно не заметить или простить то, что прощению на земле не подлежит. Эта тяжелая «азбука жизни », и Борис совсем не был уверен, что сын ею овладел в должной мере. И со всей силой искренней отцовской любви Борис взывает к сыну: «О, милый сын, не обольщайся ложно, не ослепляй себя ты добровольно».
Сам Борис прошел долгий путь, видел, знал, перечувствовал и пережил многое и многих. Его жизненные учения стоили дорого: сколько раз приходилось молчать, приспосабливаться, лицемерить, угодничать, чтобы сохранить жизнь и положение, чтобы добиться житейских выгод. О каком тут благочестии говорить! Даже в монастырях, сколько разных нехорошестей происходит; сам то видел, да и другие рассказывали. А ведь там братья и сестры, ушедшие от мира, там только пост и молитва, там встреча с образом Божиим каждый миг и на каждом шагу. А что же про мирские дела говорить! Тут кругом только притворство, корысть, себялюбие и так мало чистоты и бескорыстной и высокой подлинности. Помнил Борис хорошо, того и забыть невозможно, как великий и грозный Царь Иоанн, который к нему
