Давеча меня пригласили в клубе почитать. Вот как раз для одних таких меня пошутить как бы попросили. В заведении с претензиями. Чувство юмора — оно ж у нас престижно.
Ладно, я им для затравки хохмочки попроще запустил. Вроде бы на злобу дня. «Из хорошо коррумпированных источников» тема называется… Я-то запустил, а они сидят как на партсобрании. А один из них с во-о-от такой претензией из зала заявляет: «Эти новости, — навороченный товарищ говорит, — мы уже вчера в телевизоре слыхали, а сегодня — ты сегодня нас конкретно типа как за жизнь давай повесели!..»
Повеселил… Отшутился, как отмучился, мне не привыкать. Не первый раз живу на этом свете. Да и имя Михаил — на Руси имя сатирическое: Салтыков-Щедрин, Булгаков, Зощенко, Задорнов, Жванецкий, Горбачев…
Ну да о политике я всё равно не буду.
Я вам лучше о трамвае расскажу, даром что не в тему. Зато о трамвае — о трамвае это популярно, у нас об этом кто только чего не сочинял. Даже я — я вот тоже как-то раз на смешном трамвае ехал. По своим писательским делам от родимой от Сенной на дальнюю на Ржевку путешествовал. Знаете — а там, оказывается, тоже люди проживают…
Поехал я туда. Вы мне не поверите, но трамвай сейчас же подошел. Причем почти пустой, вагончик чистенький, мягкие сиденья почему-то не изрезаны… Это еще не смешно — это редко, но случается, но очень-очень редко. Я и сам было подумал, к чему бы это всё, но в итоге всё-таки поехал.
Сел я у окошка на весеннем солнышке, сам себе сижу, по сторонам поглядываю. Рядышком две пацанки-малолетки о своем, о девичьем разговоры матом разговаривают. Не ругаются матом, а разговаривают им. И через слово в их беседе животворящий орган из трёх букв фигурирует. Мужской половой член в его натуральном матерном эквиваленте.
А со мной на остановке старичок вошел. Бодрячок такой: живенький дедок, энергический, только тараканистый немножко. Он, прежде чем садиться, он грязным носовым платком сиденье протер, а после на соседнее уселся. Одно сиденье он своею ветошкой засморканной измазал, а после на другое сел и тут же с ходу в девичью беседу вклинился.
— Доченьки, — интересно старичонке стало, — деточки, — живчик их с ехидцей вопрошает, — да вы этого-то, — говорит, — того, трёхбуквенного, — наяву-то вы его хоть разочек видели?
Деткам нет бы как-нибудь попроще отругнуться, но они сперва глаза потупили, затем обе губки бантиком сложили, а потом одна из них так скромненько:
— Дедушка, — ласково ему девчушка отвечает, — старенький ты наш, — говорит она ему жалеючи, — да ежели б их всех, которые на три буквы называются, вот если бы всех их, которые во мне перебывали, тебе, дедуля, на спину навесить — да ты бы ежиком бы стал, козел ты геморройный!
А вторая девушка такое завернула, что даже я не сразу разобрался, как это старик тут же между остановками не вышел и куда послали не пошел.
Но то ли шутканутый дедушка назло непониматливым прикинулся, то ли он по доброте душевной ни на что всерьез не реагировал. Он в ответ им только со значением высморкался, по привычке ветошкой утерся и поближе к двум старушкам пересел.
Ну, знаете — такие социально незащищенные бабушки с авоськами. С твердокопченой колбасою палками и прочим мелким оптом. Но такие они все незащищенные и социальные, что промеж себя о реформаторах хлеще тех пацанок выражаются.
Поэтому о политике я всё-таки не буду. Неприлично как-то, ну ее, лучше пусть ее старушки в розницу и оптом разбирают. На здоровье, лишь бы впрок пошло, я же всё равно не спорю.
Всё-то раньше у старушек лучше было: в очереди можно было с утра до вечера стоять, безо всякой гласной демократии сколько хочешь сплетничать… а теперича у них без очередей только безработица сплошная и бордель кругом… а приличного исподнего днем с огнем не купишь, потому как всюду срам один в кружавчиках…
В общем, бабушки-старушки также о своем, о таком же девичьем, ностальгию на двоих разводят. А дедушка рядом с ними заново сморкальником одно сиденье вымазал, снова на соседнее уселся — и опять он в разговор вмешаться целится.
— Да уж, — старичок на весь вагон вздыхает, — уж не та теперя нравственность духовности культуры — то ли дело раньше глушаки с начесом были! А теперя нонче не трусы, нонче лишь одна сплошная колбаса вместо очереди завсегда осталась, которую вприглядку разве что понюхаешь…
Бабушки в ответ переглянулись, обе торбы разом поприжали, а которая старушка побойчее, та первой старика окоротила:
— Чего-чего? Это какая такая колбаса тебе в трусах, вонь ты подрейтузная? Это что это тебе без очереди нюхать захотелось, погань ты с начесом?!
А за нею и вторая бабушка настолько кучеряво старичонку шуганула, что тому другого не осталось, кроме как теперь на меня на одного переключиться.
Для почину старичок мне только заговорщицки мигнул: экие же, значит, грубые старушки, ни хрена, вы понимаете, не женственные…
Но тут как бы кстати контролеры объявились. Как бы контролеры, а в действительности индивидуальные предприниматели. Всё это незадолго до того происходило, как у нас в муниципальном транспорте заново кондукторов придумали. А до того момента предприимчивые переростки запросто под проверяющих косили, с законопослушных безбилетников штрафы вымогали и, само собой, себе прихватизировали.
И вот сижу я и соображаю: лучше ли мне поначалу от назойливого старичка как-нибудь нечаянно избавиться, а затем и контролеров следом отослать, или же сподручнее за раз их ненароком скопом образумить… И так это я по своей интеллигентской сущности глубоко задумался, что почти как придремнул, пока один из вымогальщиков за плечо меня не цапнул.
— Ваш билетик, — как бы вежливо меня этот как бы проверяльщик спрашивает.
— Уберите ручку, — как бы в козлетон, простите — в тон я отвечаю.
— Билет ваш предъявите, — говорит.
— Руку вашу уберите, — отвечаю.
— Билет мне, — говорит, — перво-наперво давай сюда показывай!
— Руку от меня, — отвечаю, — для начала убирай куда подальше!
А он не убирает. Я ему уже серьезно — я ему про руку говорю, что я ее сломаю, а юноша про штраф. Я серьезно, а он: сейчас пойдем, мол, выйдем. А зачем куда-то выходить, ежели и здесь отлично видно, насколько невтемяшливый мне персонаж попался. Или же, наоборот, чересчур втемяшившийсеся…
Пришлось сломать. Это не из-за того, что я какой-нибудь крутой и до обещаний очень обязательный. Это всё от впечатлительности от моей иногда случается, а вообще-то я обычно угловатый и неловкий… ну и переросток — если честно, это сам он неудачно на захвате дернулся.
А второй с ним тоже за компанию задергался, но потом на всем ходу запнулся. Он сначала:
— Ты, блин, чо, в натуре, — говорит, но затем на всякий случай переводит: — Вы, дяденька, чего — вы юмора не понимаете?
Нашел чего соврать! Надо же — сатирики!
Не представляю даже, как бы я на это отшутился, если бы они на остановке не сбежали… Жаль, что по запарке я ничего смешнее не придумал, нежели их оптом колбасой с начесом обложить, а попутно пассажиров как-то успокоить. Как-то ненавязчиво.
— У меня вообще-то проездной! — говорю и в самом деле карту предъявляю.
— А у меня вообще проезд бесплатный! — это дедушка довольно сообщает.
Но старушки, вероятно, не поверили — бабушки заранее авоськи похватали и за контролерами дробными рысями брызнули. А девчушки вовсе остановкой раньше вышли, так что с окаянным старичком мы на весь пустой вагон одни вдвоем остались.
Верно, от судьбы так просто не уйдешь. Старичонка вновь одно сиденье вымазал, снова на соседнее пристроился — а в итоге на уши мне сел и со мной до самой до конечной ехал. А на кольце вагоноуважамый
