рассмотрении же национальных противоречий, присущих монархии Габсбургов, принято исходить из «объективных факторов», в число которых входят язык и культура, а также территория, религия и, что особенно важно для XIX в., «раса». Характерная для монархии Габсбургов идея единого наднационального государства не смогла возобладать над новыми националистическими идеями. Только сама династия, пусть даже с сильной «немецкой нотой», армия и бюрократия чувствовали себя по-настоящему связанными с идеей единого государства, причем решающую роль играла лояльность императорскому дому. Социал- демократия также потерпела неудачу в стремлении по-своему интерпретировать межнациональный конфликт, хотя сама попытка переместить проблему на другой уровень заслуживала внимания. Представление социал-демократов о том, что на- /298/ циональные противоречия суть не что иное, как трансформировавшаяся классовая борьба, можно было рассматривать в качестве платформы для выработки интернационального подхода. В соответствии с интерпретацией социал-демократов сильные, то есть социально развитые, нации, имеющие собственное дворянство или буржуазию, угнетают своих менее развитых в социальном отношении соседей. При таких предпосылках социальный прогресс предполагал известную степень денационализации.
Уже в предмартовский период в монархии Габсбургов развивался национализм «современного типа». Подавление всех национальных течений абсолютизмом уже не могло после 1866 г. осуществляться в полном объеме. Было необходимо расширить социальную базу династии, до тех пор принимавшей в расчет почти исключительно немцев. После 1867 г. такое расширение произошло в результате компромисса между двумя доминирующими национальностями, немцами и венграми. Доминирование немцев в западной половине государства настойчиво отстаивали либералы, оно обеспечивалось и избирательным правом.
Венгры, традиционно гордившиеся старинными привилегиями «благородной венгерской нации», наконец, добились своего на государственно-правовом уровне. В соответствии с соглашением им были предоставлены значительные права, которыми они столь же мало были готовы делиться с представителями других народов, как и немцы в другой половине империи. В венгерской половине государства началось проведение довольно жесткой национальной политики, направленной на мадьяризацию национальных меньшинств. Ревниво охраняя свои привилегии, венгры и в масштабе всего государства всячески препятствовали любым попыткам расширения конституционных прав других народов, прежде всего, чехов.
Именно в Чехии развернулась наиболее упорная борьба за национальную эмансипацию. Соглашение 1867 г. весьма разочаровало чешских деятелей. По их мнению, чешское государственное право, включавшее земские установления средневековья и раннего нового времени, было равноценно венгерским привилегиям, признанным императорской властью. Чехи рассматривали Декабрьскую конституцию, утвердившую компромисс с Венгрией, как недействительную, ибо она была принята без согласия Чехии. В последующие годы чехи перешли к так называемой политике отсутствия: избранные в парламент чешские депутаты отказыва- /299/ лись от всякого участия в политике. Они приезжали только на заседания рейхсрата в Вену – и лишь для того, чтобы протестовать там против неправовой ситуации.
Чехи все более ориентировались на идеи панславизма, а тем самым на Россию. Немцы истолковывали это как предательство. Основным чешским требованием было признание чешского государственного права и гарантии административного единства чешских земель. Выражением такого «компромисса» виделось коронование Франца Иосифа чешской короной.
Либералы в своей немецко-централистской ограниченности активно противодействовали возможному компромиссу с Чехией – подобно венграм, строго следившим за тем, чтобы никто в монархии не обладал привилегиями, сопоставимыми с теми, которые имели они. Видный историк и политик национально-чешского направления Франтишек Палацкий, который еще в 1848 г. произнес часто цитируемые с тех пор слова: «Если бы Австрии не было, ее следовало бы выдумать», впоследствии занял гораздо более критическую позицию в отношении монархии. В своем политическом завещании он писал: «Теперь и мне приходится, к сожалению, отказаться от надежды на сохранение в длительной перспективе австрийского государства – не потому, что это нежелательно или само по себе невозможно, но потому, что немцам и мадьярам было позволено захватить власть и установить в монархии односторонний расовый деспотизм, который в многоязычном и конституционном государстве не может, будучи политически бессмысленным, существовать долго, – но немцы и мадьяры не хотят никакой другой Австрии, кроме подобной деспотии. По вине обоих этих племен, стремящихся разорвать монархию, пройден уже слишком долгий путь по наклонной плоскости, ведущей в бездну». Исполненный веры в силу своего народа, Палацкий с оптимизмом смотрел в будущее и закончил завещание высказыванием, которое цитируется гораздо реже, но в значительной степени снижает значимость слов, прозвучавших в 1848 г.: «Мы были до Австрии, мы будем и после Австрии».
Тем не менее, «политика отсутствия» привела в 1871 г. к очевидному успеху. Император изменил курс своего правительства, либералы потеряли власть, а консервативное правительство Гогенварта- Шеффле попыталось с помощью «фундаментальных статей» добиться компромисса с Чехией. Реакция на этот эксперимент в значительной степени определила позиции тогдашних /300/ политических партий, на которых те оставались вплоть до крушения импе- 
рии. Либералы, а затем в качестве их преемников немецкие националисты видели в снятии напряженности в отношениях с чехами, почти было осуществленном с помощью императора, подлинную катастрофу, крах всех усилий, направленных на обеспечение немецкого преобладания. С другой стороны, чешские деятели, обманутые в своих надеждах, реагировали принципиальным бойкотом австрийского государства, расширив политику отсутствия и на ландтаг.
В качестве внутренней оппозиции этой политике, которую считали ошибочной и многие старочешские деятели, сформировалась новая партия, младочешское движение. После краха либералов младочехам удалось побудить чешских депутатов к присутствию в рейхсрате и тем самым – к использованию тех возможностей, которые давала парламентская дискуссия. Чешский вопрос становился все более сложным, соглашение – все менее вероятным. Чем более упрямо и бескомпромиссно вели себя немцы, тем меньше чешская сторона видела возможностей решения вопроса в рамках монархии. Результатом стало стремление к созданию собственной государственности. Оно проявилось, прежде всего, в идеях Томаша Г. Масарика, основателя Чехословацкой Республики.
Параллельно с партийно-политической и государственно-политической жизнью чешский национализм развивался и в других сферах. «Школьная матица» содействовала открытию школ и проведению культурных мероприятий на местном уровне, ряд /301/ организаций пытался, и весьма успешно, создать инфраструктуру национальной экономической жизни, в том числе основанный в 1868 г. «Промысловый банк». Национальный конфликт давал о себе знать на всех уровнях. Все более непримиримо противостояли друг другу общественные организации, например, чешский гимнастический союз «Сокол», с одной стороны, и немецкий «Союз Богемского Леса»
В то время как главными противниками чехов были немцы западной половины государства, над словаками доминировали венгры. Словацкий национализм развивался параллельно с чешским, и, в конце концов, словаки заключили союз с чехами, приведший в 1918 г. к основанию Чехословакии.
Второй большой проблемой многонационального государства был югославянский вопрос. После периода так называемого иллиризма, основные положения которого были разработаны Людевитом Гаем в предмартовский период, идея объединения словенцев, хорватов и сербов в едином государстве стала доминирующей идеей так называемого югославянского движения, югославизма. Для осуществления такого объединения имелись две возможности – автономия югославянских народов в рамках монархии Габсбургов (триализм) или их объединение с независимым королевством Сербией под эгидой правившей там династии.
Положение отдельных наций югославянского региона было весьма несхожим. Так называемый австрославизм словенцев имел целью создание единой словенской коронной земли. Для этого следовало бы разделить коронные земли Штирию и Каринтию и объединить в одно целое коронные земли Крайна, Гориция, Истрия и Триест. Столицей этой территории стала бы Любляна (Лайбах), в которой следовало создать университет с преподаванием на словенском языке.
