несколько десятков крошечных булавок с гладкими плоскими головками, потом совокупился с нею. Каждый толчок моего органа загонял булавки все глубже и исторгал из бедняжки истошный крик; Екатерина призналась, что она никогда не видела столь возбуждающего зрелища.
Трупы вынесли, и мы с царицей сели за маленький стол, где был сервирован приватный ужин на двоих. Оба мы были обнажены, и моя собеседница в самых восторженных выражениях отозвалась о необыкновенной твердости моего члена и моих принципов и предсказала мне блестящее будущее при ее дворе после того, как я расправлюсь с ее отпрыском. Тут же за столом она вручила мне яд и взяла с меня обещание применить его не далее, чем завтра. Я еще два раза прочистил зад Екатерине Великой. на чем мы и расстались…»
МАРКИЗ ДЕ САД. Жюльетта
-------------------------------------------------
КСТАТИ:
«История — это роман, который был; роман — это история, которая могла бы быть».
Возвращаясь к истории, нужно заметить, что у цесаревича Павла, сына Екатерины Великой, в последний период ее царствования действительно были все основания опасаться за свою свободу и жизнь.
Императрица, как и все дочери Евы, жила прежде всего чувствами, и поэтому ее симпатии и антипатии подчас играли решающую роль в ее державном поведении.
Бушующая чувственность, замешенная на абсолютной вседозволенности, тем более в женском варианте, может дать и не такие плоды, какие изобразила возбужденная фантазия маркиза де Сада.
Взять хотя бы процедуру допуска к царственному телу очередного кандидата в фавориты…
«В царствование Великой посылали обыкновенно к Анне Степановне Протасовой на пробу избираемого в фавориты Ее Величества. По осмотре предназначенного в высокий сан наложника матушке- государыне лейб-медиком Роджерсоном и по удостоверению представленного годным на службу относительно здоровья препровождали завербованного к Анне Степановне Протасовой на трехнощное испытание.
Когда нареченный удовлетворял вполне требования Протасовой, она доносила всемилостивейшей государыне о благонадежности испытанного, и тогда первое свидание было назначено по заведенному этикету двора или по уставу высочайше для посвящения в сан наложника конфирмованному.
Камердинер Захар Константинович и Перекусихина Марья Саввишна были обязаны в тот день обедать вместе с избранным. В 10 часов вечера, когда императрица была уже в постели, Перекусихина вводила новобранца в опочивальню благочестивейшей, одетого в китайский шлафрок, с книгою в руках, и оставляла его для чтения в креслах возле ложа помазанницы. На другой день Перекусихина выводила из опочивальни посвященного и передавала его Захару Константиновичу, который вел новопоставленного наложника в приготовленные дня него чертоги; здесь докладывал Захар уже раболепно фавориту, что всемилостивейшая государыня высочайше соизволила назначить его при высочайшей особе своей флигель-адъютантом, подносил ему мундир флигель-адъютантский, шляпу с бриллиантовым аграфом и 100 ООО рублей карманных денег.
До выхода еще государыни, зимою — в Эрмитаж, а летом — в Царском Селе в сад прогуляться с новым флигель-адъютантом, которому она давала руку вести се, передняя зала у нового фаворита наполнялась первейшими государственными сановниками, вельможами, царедворцами для принесения ему усерднейшего поздравления с получением высочайшей милости. Высокопреосвященнейший пастырь митрополит приезжал обыкновенно к фавориту на другой день посвящения его и благословлял его святою иконою!»
В дальнейшем кандидат в фавориты должен был продемонстрировать сексуальную доблесть по крайней мере в трех постелях придворных дам.
Екатерина, бесспорно, была властной и суровой государыней с неограниченными прерогативами в отношении своих подданных, но отнюдь не своего женского естества, которое зачастую диктовало ей совсем иные правила игры.
Она всегда оставалась женщиной — и в своем величии, и в своей атавистической покорности покрывавшему ее самцу…
«Вот уже 18 лет, как она прозябала в скуке и одиночестве. 18 лет, как она переносит грубость своего супруга. Теперь она возмутилась против оскорблений, подобных тому, которое он бросил ей на последнем банкете в присутствии 400 приглашенных, крикнув ей через стол: — Дура! — Это слово и теперь еще звенело в ее ушах. Он смел так ее оскорбить! Румянец залил ей щеки. Раз этот сумасшедший потерял последние проблески ума — если только он вообще был у него когда-либо! — предоставим его своей участи. И, веря в отвагу и мужество Орловых, Екатерина спокойно легла спать, надеясь, что завтра все будет по- другому. Четверг — благоприятный ли день для революции?
В пять часов утра на следующее утро Алексей Орлов вошел к ней, не постучав даже.
— Я пришел за вами. Все готово.
Екатерина торопливо оделась, омыла пальцы в розовой воде и освежила лицо пудрой. Она готова.
— Где император? — спросила она просто.
— В Ораниенбауме.
— Что происходит?
Перед вечерней молитвой с быстротой выстрела разнесся слух, что его величество приказал арестовать вас. Из казармы в казарму бросился солдат, извещая всех, что вы погибли. Сейчас же повсюду забили тревогу. Едем в Петербург. Мы провозгласим вас владычицей наших сердец и всей России.
В пяти верстах от города к ним присоединился Григорий Орлов. Измученные лошади отказывались идти дальше по трудной песчаной дороге. Слава Богу! Едет какая-то повозка. Это был парикмахер Екатерины. Странный экипаж… Императрица ехала, сидя между своим любовником и своим парикмахером, чтобы произвести переворот и завоевать свой трон.
Екатерина прошла двор Измайловских казарм. Барабаны били поход. Отовсюду сбегались солдаты, толкая ее в суматохе. Какой беспорядок, крики! Но вот ее узнали, стали целовать ей руки и ноги, щупая ее платье, чтобы убедиться, что это она, живая.
— Наша спасительница! — кричали все вокруг.
Екатерина улыбалась во весь рот, ее веселость нравилась солдатам, ее пышная красота ободряла их. Двое солдат притащили насмерть перепуганного священника. Григорий Орлов приказал ему поднять крест, и громкими голосами офицеры приносят Екатерине присягу верности. Вперед, к Казанской Божьей матери!
К шествию присоединилось и духовенство.
При их приближении к ним вышел архиепископ Амвросий в торжественном облачении, сверкая на солнце драгоценными камнями митры и прижимая к своей длинной бороде императорскую золотую державу. Екатерина взяла ее твердой рукой, словно не чувствуя ее тяжести.
При виде этого солдаты стали криками выражать свой необузданный восторг, колокола церквей перекликались друг с другом. Екатерина заплакала от радости.
