— Эй! — крикнул он. — Эгей, Опал!
Я помахала еще раз, посильнее. И подумала об Аманде Уилкинсон. Как же здорово, что ей тоже нравится слушать разные рассказы… Интересно все-таки, кто такой Карсон?
Глава восемнадцатая
обравшись до Глории Свалк, я тут же сообщила, что у меня для нее два сюрприза, и спросила, какой она хочет получить раньше, маленький или большой.
— Маленький, — ответила Глория.
Я вручила ей «Ромбик Литтмуса», и она принялась ощупывать его, пытаясь понять, что это такое.
— Конфета? — догадалась она.
— Точно! Конфета. Называется «Ромбик Литтмуса».
— О господи! Да я же помню эти конфеты! Их любил мой папа. — Она развернула фантик и положила конфету в рот.
— Ну как? Нравится? — спросила я.
— М-м-м-м… — Она снова кивнула, уже помедленнее. — Сладкая. Но вкус такой, будто… прощаешься с кем-то…
— Вкус печали? — уточнила я. — Вы тоже чувствуете вкус скорби и печали?
— Да-да, верно. Такая сладостная печаль… Ну, теперь давай второй сюрприз. Что еще припасла?
— Книгу.
— Книгу?
— Ага. Я буду читать ее для вас вслух. Называется «Унесенные ветром». Мисс Фрэнни говорит, что это замечательная книга. Про Гражданскую войну. Вы слышали про Гражданскую войну?
— Да, кажется, что-то слышала. Пару раз. — Глория сосредоточенно сосала «Ромбик Литтмуса».
— Книга толстенная, так что читать мы ее будем очень долго, — предупредила я. — В ней тысяча тридцать семь страниц.
— Ого! — Глория откинулась в кресле и сложила руки на животе. — Тогда пора начинать.
И я стала читать Глории Свалк первую главу «Унесенных ветром». Читала громко — чтобы хорошенько распугать всех призраков, которые ее преследуют. Глория внимательно слушала. А когда я закончила, она сказала, что лучше сюрпризов она еще в жизни не получала и она теперь ждет не дождется, чтоб мы почитали вторую главу.
В тот вечер я отдала «Ромбик Литтмуса» и пастору, как раз когда он пришел поцеловать меня и сказать спокойной ночи.
— Что это? — спросил он.
— Конфета. Ее придумал прадед мисс Фрэнни Блок. Называется «Ромбик Литтмуса».
Пастор развернул фантик и положил конфету в рот. А потом, минуту спустя, принялся потирать переносицу и как-то странно подергивать головой.
— Вкусно? — спросила я.
— Вкус очень странный…
— На шипучку похож?
— Нет, на что-то еще…
— На клубнику?
— На клубнику тоже, но основной вкус… другой… странный…
Пастор был рядом, но одновременно где-то далеко. Он удалялся все дальше и дальше. Вот уже сгорбился, опустил подбородок — того и гляди, втянет голову в панцирь.
— Пожалуй, это вкус… меланхолии…
— Мелан… чего? Что это такое?
— Так иногда называют печаль. — Пастор снова потер переносицу. — Мне сразу вспомнилась твоя мама.
Уинн-Дикси обнюхал фантик, который пастор так и держал в руке.
— В общем, грустный у твоей конфеты вкус, — вздохнул пастор. — Наверно, что-то не то в котел подмешали.
— Как раз то! — возразила я и села на кровати. — Такой вкус и был задуман. Литтмус вернулся с войны, а вся его семья умерла. Его папа погиб в бою. Его мама и сестры заболели и умерли. А янки сожгли его дом дотла. И Литтмус очень горевал, очень-очень, и больше всего на свете ему хотелось заесть эту горечь чем-то сладким. И тогда он построил конфетную фабрику и стал делать «Ромбики Литтмуса». И в этой конфете отразилась вся его печаль.
— Господи! — выдохнул пастор. — Ну и история.
Тем временем Уинн-Дикси вытащил фантик из руки пастора и принялся жевать.
— Отдай! — велела я. Но Уинн-Дикси и не думал слушаться. Пришлось вытаскивать фантик прямо у него из пасти. — Не смей есть конфетные обертки! Нельзя! — приговаривала я.
Пастор откашлялся. Я думала, что он произнесет сейчас что-то важное, может, даже расскажет еще что-нибудь о маме, но вместо этого он сказал:
— Опал, на днях я разговаривал с миссис Дьюбери. И узнал, что ты обозвала Стиви лысым сосунком.
— Обозвала, — подтвердила я. — Но он все время говорит, что Глория Свалк — ведьма, а Отиса называет умственно отсталым. А однажды он сказал, что его мама сказала, что мне нельзя проводить все дни со старухами. Вот.
— Думаю, тебе следует извиниться, — сказал пастор.
— Мне? Перед ним?!
— Да, — кивнул пастор, — тебе. Ты скажешь Стиви, что сожалеешь, если твои слова его огорчили или обидели. Я уверен, что на самом деле он хочет с тобой подружиться.
— Вот уж нет. Он со мной дружить совсем не хочет.
— У некоторых людей попытки подружиться бывают немного неуклюжи, — сказал пастор. — Ты извинись, и посмотрим, что получится.
— Ладно, — согласилась я. И вдруг вспомнила, что мне надо спросить у него о Карсоне. — Папа, а ты знаешь что-нибудь об Аманде Уилкинсон?
— Что именно?
— Про нее и человека по имени Карсон.
— Карсоном звали ее брата. Он утонул в прошлом году.
— Он умер?
— Да. И семья еще не вполне оправилась от этой утраты.
— Сколько ему было лет?
— Пять. Ему было всего пять лет.
— Папа, почему же ты никогда мне об этом не рассказывал?
— Человеческие трагедии — не предмет для праздной болтовни. У меня не было никаких причин рассказывать тебе об их горе.
— Но мне очень важно об этом знать. Потому что теперь я буду что-то понимать про Аманду. Теперь понятно, почему лицо у нее такое… кривое, — тихонько закончила я.
— Какое лицо?
