Против этих домов паром замедлил ход. От берега к нам подошла лодка с двумя мужчинами. В нее села молодая женщина. Мне показалось, что она неохотно покидала паром… Многие горные домики связаны телефонами. Но разве может телефон заменить живое человеческое общение?
«Семь сестер», ради которых ездят в Гейрангер-фиорд, — это семь водопадов или, может быть, семь струй одного огромного водопада. Они устремляются с обрыва в фиорд. Две «сестры» совсем тонюсенькие. Их трудно считать полноправными членами этой водопадной семьи.
На другой стороне фиорда клокочет «Жених». Наверное, он сердится, что ему нельзя переброситься через фиорд, чтобы выбрать себе суженую.
Штурман парома на трех языках рассказывает по радио о достопримечательностях, встречающихся на пути. Узнав, что на пароме есть русские, он с трудом произносит:
— Хо-ро-шё. Да. Рюсски!
За водопадом на отвесном выступе скалы темнеет старый дом. Похоже, что он заброшен.
«Здесь жил один норвежец, — разносит радио голос штурмана. — Он, леди и джентльмены, ухитрялся не платить никаких налогов. В его дом можно было попасть только по канатной лестнице. Когда приходили налоговые инспектора, господин, живший в этом доме, поднимал лестницу наверх и любезно приглашал гостей вскарабкаться к нему по скале на чашечку кофе. Не хочет ли кто-либо из господ пассажиров поселиться здесь, чтобы отделаться от налогов самым простым и вполне доступным способом?»
Острота имела успех. Налоги и тут — больной вопрос. Ведь прочли же мы в брошюре, напечатанной в Бергене: «Налоги, как прямые, так и косвенные, очень обременительны в Норвегии и за последние годы достигли весьма высокого уровня, сильно понизив покупательную способность населения».
К древнему Тронхейму
Гейрангер бесспорно один из красивейших фиордов страны. Самый же длинный — Согне. Он держит первенство среди не только норвежских, но и гренландских, чилийских, новозеландских, мурманских, ново-земельских фиордов. Согне-фиорд протянулся в длину более чем на 200 километров, его глубина превышает километр, а над этой пучиной почти на столько же вздымаются отвесные скалистые берега.
В устье Согне-фиорда горы голы и безлесны, луга болотисты и загромождены валунами. Но в глубине страны Согне светел и ласков, могучие леса украшают его берега. Из узких долин вырываются к фиорду прозрачные речки, и лососи скользят в их холодных струях, сильными прыжками преодолевая небольшие водопады. По берегам, возле ферм, окруженных фруктовыми садами, пасутся козы и неказистые на вид гнедые «фиордовые» лошади — сильные, выносливые, легко преодолевающие такие подъемы, перед которыми спасуют быстроногие лошади долин.
К северу от широкого устья Согне-фиорда побережье так изрезано и так скалисто, что рыбацкие города Олесунн и Кристиансунн отодвинулись от него в море, на острова, более удобные для постройки жилья.
Тронхейм же, третий по значению город страны, занял полуостров в северном фиорде.
Третий по значению не значит большой: в нем около полутораста тысяч жителей. А вот если бы городам давали пенсии по старости, то Тронхейм был бы первым норвежским кандидатом на ее получение. Прежде он назывался Нидаросом. Его основание относят к 997 году. Город был в давние времена столицей Норвегии, и до сих пор норвежские короли ездят в его древний собор на коронацию.
Поставлен Тронхейм на редкость удачно: фиорд глубок и не знает зимнего ледяного покрова, по берегам — плодородные земли и густые еловые леса. Город разрезает река Нид-Эльв, замысловатой петлей окружившая его центр. В устье она, пожалуй, больше похожа на наши реки, чем на норвежские: не бурлит порогами, не падает со скал, а мирно струит воды в фиорд. Ее берега — это цепочка причалов и складов, построенных на сваях у самой воды так, чтобы принимать товары прямо из трюма кораблей. Другой стороной склады выходят на бойкую улицу; там они уже «меняют лицо», превращаясь в обычные магазины.
По утрам рабочие спешат на верфи и заводы Тронхейма, чтобы строить корабли, распиливать бревна, изготовлять станки. В утренней толпе много молодых людей в черных фуражках с четырехугольным верхом и свисающей на шнуре кистью. Это студенты политехнического института — Высшей технической школы.
В норвежские университеты и институты принимают без экзаменов: достаточно аттестата зрелости. Но тот, кто хочет учиться в Высшей технической школе Тронхейма, должен не меньше года проработать на заводе, прежде чем слушать лекции профессоров. От поступающих в Высшую сельскохозяйственную школу требуется даже трехлетний производственный стаж. В ее коридорах не встретишь краснобая, который свободно толкует о достоинствах разных севооборотов, а в поле не отличит овес от пшеницы.
Жизнь норвежского студента не усыпана розами. Норвежцы не опекают излишне своих детей, не нянчатся с ними, стараются приучать их к самостоятельности. Парень или девушка хочет учиться в университете? Прекрасно! Но пусть они сами содержат себя, не рассчитывая на папин кошелек.
Стипендию получают лишь очень немногие. А платить надо за все. Норвежские студенты залезают в долги не меньше шведских. Мне говорили, что иной молодой инженер восемь — десять лет отдает потом банку пятую или шестую часть заработка.
Норвежских студентов можно встретить летом в ресторанах и отелях, но не за обеденным столом и не на диванах курительной комнаты. Чтобы заработать деньги, они надевают белые куртки официантов.
В гостинице «Викинг», где я жил в Осло, школьники старших классов заменяли отпускников- лифтеров. Ни студенты, ни старшеклассники не испытывали никакого смущения, занимаясь делом, не требующим знания алгебры или тригонометрии. Любой труд считается в народе более достойным, чем лоботрясничество на деньги богатых родителей.
Как-то я разговаривал с молодым официантом в ресторане. Оказалось, что через два года он станет врачом. Я подумал было: «Вот бедняга! Приходится ему целый день бегать с подносом». Но тут же мне пришла в голову другая мысль: «А так ли это плохо? Уж не сидят ли во мне самом остатки того свинского отношения к людям физического труда, которое было и осталось у аристократов, у никчемных белоручек?»
И я со стыдом вспомнил, что у нас еще можно услышать в столовой или кафе, как развязный юнец, сидя за столом, обращается к немолодой официантке: «Эй, девушка!» — или что-нибудь в этом роде. А разве тот же юнец позволит себе так обратиться к врачуй Или к учительнице?
Из многих студенческих организаций мне особенно понравилось Общество по распространению образования среди взрослых. Студенты за небольшую плату учат вечерами тех, кому почему-либо не удалось окончить школу. Тут и пятнадцатилетние подростки, и их бабушки и дедушки. В газетах писали, что самому старому ученику исполнилось 78 лет, а самой старой ученице — 92 года!
И представьте, даже в столь почтенном возрасте человек может выучить иностранный язык: прилежная бабушка стала немного разговаривать по-английски! Но, наверное, лучше все же учить языки в школе, чтобы потом не садиться за парту вместе с внуками…
В «тылу» Тронхейма — бескрайние еловые леса. Это один из главных районов лесной промышленности страны.
Иногда спорят, что важнее для Норвегии: лес или рыба?
Уже шесть столетий страна торгует лесом, да и сейчас десятки тысяч норвежцев заготавливают и сплавляют бревна, распиливают их на доски и брусья, работают на заводах, где богатства леса превращаются в древесную массу, целлюлозу, бумагу, искусственный шелк, различные химические продукты. Только в трех странах мира — в Финляндии, Швеции и Канаде — лесное дело занимает еще более важное место, чем в Норвегии.
