Сказки

Если когда-нибудь счастье будет стучаться ко мне в дверь, я всегда отворю ему.

— Говори яснее, — сказал Перлино. — Вот уже два дня как что-то странное происходит во мне: голова тяжела и на сердце тоска, а по ночам дурные сны. Откуда всё это?

— Поищи! — сказала белка. — Не пей вовсе, так и не заснёшь, а не заснёшь, так кое-что и увидишь. Ну прощай же, будь умницей.

После этих слов белка вскочила на ветку и исчезла.

С тех пор, как Перлино жил взаперти, рассудок возвратился к нему; ничто так не располагает к злости, как скука вдвоём, и ничто так не располагает к доброте, как скука наедине. За ужином Перлино разглядел физиономию и улыбку Звонкой Монеты; он был весел, по обыкновению, но всякий раз, когда ему подносили чашу с усыпительным напитком, Перлино подходил к окну, будто для того, чтобы полюбоваться красотой вечера, и каждый раз выливал золотой напиток в сад. Сказывают, что яд упал на белых червей, что рылись в земле, и с тех пор майские жуки стали золотыми.

XI. Благодарность

Проходя в свою комнату, Перлино заметил молодого музыканта, который смотрел на него очень грустно, но Перлино ни слова не сказал ему; он спешил остаться один, чтоб видеть, как постучится в дверь счастье и под каким видом оно войдёт к нему. Его беспокойство не было продолжительно; он ещё не ложился в постель, когда услыхал тихий и жалобный голос. Это была Виолетта, которая в самых нежных словах напомнила ему, как её молитвам он был обязан жизнью, а между тем позволил себя похитить, тогда как она искала его с такими страданиями, от которых да избавит Бог всякого. Виолетта самым трогательным образом рассказала ещё, как в продолжение двух ночей она не спала у его дверей, как, добиваясь этой милости, она отдала без слова чисто королевские сокровища и как эта последняя ночь была концом её надежд и концом её жизни.

Слушая эти слова, которые просились прямо в сердце, Перлино показалось, что его пробудили от сна. Точно облако рассеялось перед его глазами. Он тихо отпер дверь и позвал Виолетту; она кинулась в его объятия, рыдая. Он хотел говорить, она ему закрыла рот; всегда веришь, кого любишь; на свете бывают такие счастливые минуты, когда плачешь, ничего не желая.

— Уедем! — сказал Перлино. — Выйдем из этого проклятого замка.

— Не так-то легко уехать, сеньор Перлино, — отвечала белка, — Звонкая Монета не упускает добровольно то, что держит в руках; чтобы вас похитить, мы уже истратили все наши талисманы. Одно чудо может спасти вас.

— Может быть, я найду средство, — сказал Перлино, к которому возвращался разум, точно сила к деревьям весною.

Он взял рожок, в котором был волшебный порошок, и вместе с Виолеттой и тремя друзьями пришёл на конюшню. Там он оседлал лучшую лошадь и, тихо ступая, подъехал к сторожке, где спал тюремщик с ключами за поясом.

При шуме шагов тюремщик проснулся и хотел кричать, но едва он успел открыть рот, как Перлино бросил в него столько золотого порошку, что чуть не задушил тюремщика. Тюремщик не пожаловался на это; напротив, он принялся улыбаться и, снова усевшись в кресло, закрыл глаза и подставил руки. Взять связку ключей, отворить решётку, затворить её три раза и бросить ключи в пропасть, чтоб навсегда запереть алчную в своей тюрьме, всё это было для Перлино делом одной минуты. Бедный ребёнок ни во что не счёл замочной скважины. Для алчности довольно и такого пространства, чтобы вырваться из убежища и овладеть человеческим сердцем.

Наконец они в дороге, двое на одной лошади. Перлино впереди, Виолетта сзади. Она обвила руки вокруг своего возлюбленного и сжимала его очень сильно, чтобы увериться, бьётся ли его сердце. Перлино часто поворачивал голову, чтобы увидеть лицо милой госпожи и найти улыбку, которую он всё боялся потерять. Куда девались страх и осторожность? И если б не белка, которая несколько раз подбирала поводья, чтоб помешать лошади упасть и разбиться, кто знает, быть может, путешественники и по сю пору были бы в дороге.

Предоставляю судить о радости доброго Чеко, когда он увидел дочь и зятя. Чеко был самый весёлый в доме; он смеялся с утра до вечера, сам не зная чему, и хотел танцевать с целым светом. Он потерял голову настолько, что удвоил приказчикам жалованье и назначил кассиру, который служил у него всего только тридцать шесть лет, пенсию. Ничто не ослепляет так, как счастье. Свадьба была прекрасная, но на этот раз позаботились выбрать друзей. Из-за двадцати вёрст в окружности прилетели пчёлы и принесли отличный медовый пирог. Бал кончился тарантеллой мышей и сальтареллой белок; об этом бале много говорили в Пестуме. Когда солнце выгнало гостей, Перлино и Виолетта ещё танцевали; ничто не могло их остановить. Более благоразумный Чеко стал читать им наставление, желая доказать, что они не дети и что женятся не для одного веселья, но они, смеясь, бросились к нему на руки. У отца всегда слабое сердце: он взял их за руки и протанцевал с ними до вечера.

ХII. Нравоучение

— Вот вам история Перлино, которая, надеюсь, стоит всякой другой, — сказала, вставая, толстая хозяйка, растроганная только что рассказанными похождениями.

— А Звонкая Монета? Что с ней сделалось? — закричал я.

— Кто её знает! — отвечала Паломба. — Хоть бы она плакала, хоть бы вырвала себе клок волос, кому какое дело. Плутовство всегда карает себя собственным оружием. Это отлично устроено. Чёртова мука вся разлетается в прах; тем хуже для тех, кому служит дьявол, и тем лучше для честных людей.

— А нравоучение?

— Какое нравоучение? — спросила Паломба, удивлённо взглянув на меня. — Если ваше превосходительство хочет нравоучения… теперь два часа, здесь есть капуцин, который проповедует после вечерни, а собор вы видите отсюда.

— Нравоучение сказки, я вас спрашиваю.

— Синьор, — сказала Паломба, — основываясь на конце моих слов, — суп готов, цыплёнок зажарен и макароны сварены. Добрый молодец, сказке конец! Детей убаюкивают песней, а людей сказками. Чего же вы ещё хотите?

Неудовлетворённый, я сел за стол, и чуть не ломая ножик о белое мясо цыплёнка, сказал хозяйке:

— Ваша история трогательна, и макароны ваши имеют прекрасный запах, но когда я расскажу детям моей родины о похождениях Перлино, я не подам им в то же время обеда; они потребуют нравоучения.

— Ну хорошо, ваше превосходительство, если у вас есть такие деликатные, что не смеются из боязни показать свои зубы, пусть едут попробовать мои макароны. Посылайте их в Амальфи, и пусть они спросят гостиницу Луны. Мы им приготовим в тарелке столько макарон, сколько не приготовит целый Париж.

— Кстати, — прибавила она, — вас ждут, пора ехать. Задувает ветер, и матросы боятся, чтобы ваша светлость не испугалась так, как испугалась утром. Кажется, эта новость вас опечалила? Не бойтесь! Несчастье в прошлом не более как сон, и хоть будущее тоже имеет длинные руки, но пока они ещё нас не держат.

— Спасибо, добрая Паломба, вы отыскали то, что я искал. Одна минута забвения среди долгого горя, немножко отдыха среди ветра и моря, работы и скуки, вот что дают сказки и сны. Действительно, дурак — тот, кто требует большего.

Ессо lа morafita.