IX. Появление Арлекина
Пробыть два дня королём, чувствовать себя молодым, красивым, любимым и вдруг, по капризу судьбы, сделаться собакою и видеть впереди отравление и удушение на алтаре судебной медицины — это удар слишком тяжёлый для шестнадцатилетнего сердца. Гиацинт прилёг в углу двора и протяжным стоном выразил своё горе и свою бессильную ярость. При этом звуке грязный овчар, лежавший на земле, открыл глаза, поднял голову и косо посмотрел на Гиацинта.
— Право, — зарычал он, — подумаешь, что тут только вашу милость и повесят. Не мешайте спать.
— Не сердись, товарищ, — сказал старый бульдог, — видишь, это ребёнок плачет… Иди сюда, крошка, я хочу поговорить с тобою.
Гиацинт посмотрел на говорившего. То был огромный бульдог. Глаза, налитые кровью, обрубленные уши, широкая чёрная морда, толстый приплюснутый нос, губы, покрытые пеною, — по всем признакам неважный барин; но в его грубом голосе было столысо доброты, что принц-пудель доверчиво подошёл к своему новому другу и прилёг возле него.
— Юноша, — сказал старый бульдог, — ты такой чистенький и подстриженный. У тебя, должно быть, есть хозяйка, какая-нибудь старая маркиза, какая-нибудь разбогатевшая мещанка. Отчего это за тобою никто не присылает?
— Нет у меня хозяина, — гордо ответил Гиацинт. — Я никогда никому не отдамся в кабалу. За то меня и убьют эти низкие палачи.
— Браво, дитя моё, — ответил бульдог. — Люблю, когда молодые собаки презирают ошейник. Счастье твоё, что ты встретился с Арлекином: старый Арлекин никогда не покидает своих друзей. Не совсем ещё нас с тобою скрутили. Видишь, вон колода; ты пролезь за неё, там начата яма; ты работай поосторожней и надейся на меня.
Гиацинт подполз под колоду и увидел перед собою деревянную изгородь, под которой уже вырыта была яма. Лапами и рылом он стал выкидывать землю с таким усердием, что скоро довёл свой подкоп до самого основания забора и увидел свет, проходивший снаружи. Но силы его истощались, и его окровавленные лапы отказывались служить ему.
— Живо! — сказал Арлекин, показывая вдруг свою курносую морду, — В сенях слышны голоса. Время не терпит.
Он лёг на брюхо, прополз в яму и поглядел в щели растрескавшейся доски.
— Победа! — сказал он. — Работа кончена, на той стороне земли нет.
Он ударил головою, как тараном, в самую гнилую доску и, тряхнувши шеей и плечами, проломил её без труда.
— За мной, малютка, — сказал он товарищу, — да не шуми.
Если Гиацинт надеялся спастись, то заблуждение его оказалось непродолжительным. Друзья очутились во дворе, окружённом со всех сторон высокими стенами. Мёртвые собаки на виселицах, с высунутыми языками, ободранные трупы, кучи свежих шкур, ручьи кровавой грязи — зрелище было неутешительное. Арлекин им не смутился. Весь поглощённый мыслями о бегстве, старый бродяга пробирался вдоль стен, высматривая, нельзя ли будет как-нибудь изловчиться или воспользоваться счастливою случайностью, чтобы выбраться на свободу.
Добравшись до полуотворённой двери, он остановился и посмотрел на Гиацинта, шедшего по его следам. Повернувшись к ним спиною, сидел за этою дверью Ла-Дусер; он курил трубку и читал газету. Он сидел возле стеклянной двери, отворявшейся на улицу. Тюремщик своею толстою особою плотно загораживал проход. Пленникам не было спасения.
— Делай по-моему, — шепнул бульдог на ухо пуделю. И, притаившись в тени, он пополз на брюхе и без шума подкрался к тюремщику.
Ла-Дусер читал
„В числе 1.352,000 прошений, представленных его величеству в день его восшествия на престол, замечательно прошение под N 125,727. Оно составлено обществом покровительства животным. Эти чувствительные души, ежедневно возмущаемые теми жестокостями, которые обрушиваются на животных, просят правительство, чтобы бродячих собак, арестуемых ежедневно, на будущее время не вешали, и чтобы этому варварству был положен конец. Общество полагает, что их можно было бы лишать жизни, доставляя им безболезненную и даже приятную смерть, посредством хлороформа или синильной кислоты, и соглашая таким образом требования справедливости с голосом человечности.“
— Чёрт их дери, этих филантропов! — сказал тюремщик, комкая газету, — Вечно они ищут вшей на головах у бедных людей. Дали б им поскорее крест, и пускай бы они нас в покое оставили! Прошу покорно, разве же не справедливо душить теперешних собак так точно, как душили их отцов и дедов? Бедные твари! Кабы справились с их вкусами, я уверен, что они предпочли бы верёвку всем этим аптекарским хитростям. К верёвке они уж так давно привыкли.
В ту минуту, когда он произносил эти слова, огромная масса упала ему на шею и выбросила его на улицу головой вперёд. Разъярённый до крайности, он приподнялся и увидел вдали двух собак, бежавших прочь во весь опор. Он хотел кинуться за ними, но в эту минуту вся армия пленных собак, заметив дорогу к свободе, пронеслась через открытое окно. Напрасно добрый Ла-Дусер звал на помощь; лай покрывал его крики; все усилия остались бесполезными, В этот день, по вине Арлекина, палачу не было работы и, как заметила официозная газета, на статую Закона пришлось набросить покрывало.
X. Собачья философия
Арлекин бежал как старый волк, поджимая хвост, а Гиацинт напрягал все свои силы, чтобы не отстать от товарища. Они бежали по тёмным переулкам, по узким улицам, по пустым задворкам; наконец бульдог остановился, высунув язык, и начал отдуваться.
— Малютка, — сказал он товарищу, — отдохни. Мы теперь дома.
Они вошли во двор фермы, обстроенный с обеих сторон запущенными стойлами и сараями. Перед ними возвышались огромные кучи навоза и мусора, среди которых виднелись грядки лука, моркови, салата и дынь. Всё это было совершенно непохоже на свежие зелёные клумбы дворцового сада.
Бульдог забил лапы и нос в кучу грязи и вытащил оттуда несколько костей, на которых ещё торчали клочья кровавого мяса, Затем, прыгнув на навозную кучу, он начал убирать за обе скулы отрытую добычу. Гиацинт в это время подошёл к фонтану и стал обмывать свои ободранные лапы и воспалённую морду.
— Ну ты, привередник, — заворчал старый Арлекин, — когда перестанешь полоскаться там, как утка, приходи со мной ужинать.
Гиацинт взобрался на кучу и не без удовольствия растянулся на этом простом деревенском ложе.
Он взял кончиками зубов кость, переданную товарищем; но он был так утомлён и эта новая кухня была ему так непривычна, что он совсем не мог есть.
— Здесь твой хозяин живёт? — спросил он у бульдога.
— Милое дитя моё, у меня хозяина нет, и никакого мне хозяина не нужно. Года два-три тому назад я вошёл сюда случайно; меня никто не тронул; на вторую ночь я отплатил за гостеприимство — оборвал ноги любопытным людям, перескочившим через стену посмотреть вблизи, не поспел ли салат. С тех пор со мною обращаются, как с другом дома. Ночью я прогуливаюсь тут по огороду, днём бегаю в город или сплю на своей навозной куче; никто обо мне не тревожится, и я ни о ком не тревожусь. В мои лета больше ничего и не требуется.
