Нашли его, собственно, случайно, так как долгое время он жил вне Москвы. В последние годы его жизни мы как могли помогали ему и старались всячески опекать и очень привязались друг к другу. Его больше нет. Он умер в возрасте шестидесяти лет с двумя справками о реабилитации казненных родителей. Окна его квартиры выходили во двор Бутырской тюрьмы — это ли не гримасы времени?! Мы с Айной захоронили прах Петра в могилу моего отца, Георгия Петровича Крючкова, на Донском кладбище.
Я хочу рассказать о его трагической судьбе. После ареста и расстрела родителей с конца сентября 1937 года жил у нас в доме. Но 30 апреля 1938 года привезли к нам домой умирающую от чахотки мамину маму Галину Федоровну. Петю взяла бабушка по материнской линии и увезла его в деревню подальше от города, чтобы спасти от детского дома или еще худшей участи. Вскоре умерла бабушка, прятавшая шестилетнего Петю в деревне. Он жил в шалаше на краю деревни, питался морковкой и прочими овощами с еще не убранных огородов. Иногда кто-то тайком подкладывал ему куски хлеба. А совсем недавно Петя звал Алексея Максимовича Горького дедушкой и подолгу гостил в его доме. Напомню: его отец работал литературным секретарем великого пролетарского писателя. Горький в письме от 8 октября 1935 года писал Петру Петровичу из Тессели: «Петр учится лазать по деревьям, следит за работами по очистке сада и орет “Во Франции два гренадера”, весел, здоров и более спокойно наблюдателен, чем был». А в письме от
Слева направо: Айна Петровна Погожаева, Марина Георгиевна Крючкова, Борис Викторович Крючков
А. М. Горький, Марфа Пешкова и Петя Крючков, лето 1935 года
Потом его отыскал и воспитал брат его матери Александр Захарович Медведовский, очень достойный человек, врач по профессии. В последние годы жизни он работал заместителем главного врача в больнице им. Боткина, где тогда работала врачом и моя мама. Поистине пути Господни неисповедимы. Петя закончил десятилетку, отслужил в армии, но получить высшее образование смог только после реабилитации матери в 1956 году. Всю жизнь Петр проработал далеко от Москвы, внук и сын «врагов народа».
15 марта 2001 года, в день расстрела моего дяди Петра Петровича, мы всей нашей огромной семьей, что называется, с чадами и домочадцами, отправились в «Коммунарку», бывшую дачу Генриха Ягоды, где с 1937 года проводились массовые расстрелы. Мы ездили туда не один раз, но первое впечатление было самым ужасным. Моя сестра Наташа сняла нашу поездку на видеокамеру. Петя, красивый старик, его сводная сестра Айна, в растерянности бредущие по дороге к недавно поставленному сразу при входе на полигон деревянному кресту, чтобы возложить к нему цветы. Ужаснее зрелища я не видела в своей жизни. Не нужно было никаких слов, чтобы осознать ужас и размах преступлений сталинского режима.
Через год после смерти Пети, собравшись на его поминки, мы получили от его друзей Скибиных хранившиеся у них семейные фотографии и письма нашего брата. Среди писем оказалось одно, написанное из Ленинграда и подписанное: «Крючков Борис Викторович». Скибины рассказали нам, что Петя не стал отвечать на письмо двоюродного брата, боясь провокации. Сын Виктора Петровича Крючкова, Борис, остался в пять лет сиротой, отец пропал, когда мальчику было всего три года, а в пять он остался без матери. Из письма Бориса: «Утром в школу я уходил, не поев, а после школы бежал собирать и сдавать винные бутылки, если они были, чтобы купить хлеба. Сердобольные жильцы подкармливали меня и давали что-то из одежды, так как заплаты на штанах были очень заметны, потому что пришивал я их через край. Потом я поступил в ФЗУ на кулинарное производство, чтобы быть сытым». Совсем мальчиком попал в народное ополчение, был ранен, прошел всю войну до конца. После войны работал на химическом заводе, а последние годы — начальником отдела кадров там же.
Слева направо: Айна Петровна Погожаева, Борис Викторович Крючков и Марина Георгиевна Крючкова
Так мы нашли еще одного двоюродного брата, внука нашего деда. Борису было уже восемьдесят лет. Мы собрались с силами и поехали к нему уже в Санкт-Петербург. Как же он был рад увидеть хоть в конце жизни лица родных, узнавая в них фамильные черты! Привезли мы ему фотографии деда, отца, дядьев, тетки и молодого, идущего за нами поколения. У него дома не было ни одного документа или фотографии, связанной с его большой растерзанной семьей. Нам вослед было написано стихотворение «Дедушкин портрет». Вот отрывок из него:
А потом опять потеря, его не стало через год с небольшим. И оказалось на всю огромную крючковскую семью всего две могилы. Все остальные лежат во рвах или могилах безымянных.
Айна Петровна Погожаева и Борис Викторович Крючков
Бедные дети и внуки «репрессированного поколения», появившегося на свет еще до 1917 года. Если бы не Октябрьский переворот, жизнь деда и его большой, трудолюбивой семьи была бы совсем другой. Люди чести и до революции работали, не жалея сил на Отечество, матери воспитывали детей, дети получали в столичных университетах образование и возвращались на Урал в родные пенаты. У меня было бы значительно больше родственников, двоюродных братьев и сестер, дядьев и теток, племянниц и племянников, их мужей и жен. Связь времен не прервалась бы, мне не пришлось бы по крупицам собирать сведения о своей большой семье. Нас и сейчас много. Когда мы собираемся большим кругом, получается около сорока человек. Дед был бы рад: его внуки и правнуки стали учителями, врачами, журналистами, теми, кого называют интеллигенцией новой России. Оттуда он смотрит за нами внимательно и беспристрастно. Мы стараемся не посрамить имени наших предков, у нас у самих выросли внуки и уже родились правнуки. Для них я написала эти заметки, надеюсь, что имена представителей семи поколений для моих потомков не будут закрыты завесой забвения. Жизнь идет… Храни их Бог!
А. А. Хвалебнова
Дедушкиными маршрутами
1 сентября 1971 года я отправилась в первый класс. Всех моих будущих одноклассников провожали мамы, бабушки, возможно, кого-то даже отцы, и только одна моя одноклассница пришла с дедушкой. Дедушек больше ни у кого не было, и мы смотрели на этого единственного дедушку как на некое удивительное явление природы, к тому же он выглядел несколько странно — в очень старом, потертом
